Алесь Бяляцкі пра беларускія сьляды на “Важкім пяску” Анатоля Рыбакова (Частка 2)

Алесь Бяляцкі напісаў водгук на кнігу рускага пісьменьніка Анатоля Рыбакова "Важкі пясок" - раман пра каханьне і Халакост, што прачытаў у сценах бабруйскай калоніі.

Частка 2

Раман Анатоля Рыбакова “Важкі пясок” зьяўляецца апроч усяго і раманам-успамінам, дзе большая яго частка – гэта ўспаміны галоўнага героя. Ці ўспаміны іншых персанажаў, пераказаныя галоўнаму герою, які, у сваю чаргу, распавядае іх чытачу. Пабудаваны раман у выглядзе доўгага шэрагу невялікіх навэлаў, аб’яднаных лёсам адной сям’і Іваноўскіх-Рахленка. Апроч сямейнікаў аўтар гэткім жа ж чынам, праз невялікія гісторыі-навэлы апісвае суседзяў, знаёмых, іншых людзей, якія жывуць у Сноўску. Распавядаючы пра жыцьцё-быцьцё свайго “дзядулі Рахленкі”, аўтар апісвае і кола ягоных суседзяў і знаёмых. Так у рамане зьяўляецца другая “беларуская” навэла пра Апанаса Пракопавіча Сташанка:

“Рядом с нами жил шорник Сташенок Афанасий Прокопьевич, белорус, изготовлял то, что положено шорнику: сбрую упряжную, верховую, хомуты, постромки, шлеи, вожжи, седла, даже отделывал экипажи кожей и обивкой. Шорник — профессия родственная сапожной, разница только в игле: шов сапожника должен быть плотный, не пропускать пыли и воды, нитка должна полностью заполнять прокол, а шорник этим не связан и употребляет шило. Но материал у них один — кожа, и потому у дедушки с этим шорником Сташенком была некая кооперация: что не нужно одному, отдавалось другому, тем более — соседи. У дедушки был большой двор и большие сараи, и Сташенок этими сараями пользовался, у него было много кожевенного товара, и он полностью доверял дедушке. Они прожили рядом тридцать лет и за эти тридцать лет не сказали друг другу и тридцати плохих слов.

И вот однажды приезжают два цыгана, один дедушкин знакомый, по имени Никифор, другой незнакомый. Заехали во двор, поставили телегу, Никифор заказал у дедушки сапоги, взял какой-то товар у Сташенка, погрузил в телегу и выехал со двора. Но тут прибегают сыновья Сташенка и говорят, что цыгане что-то у них украли. Дедушка выходит на улицу, останавливает телегу и под сеном находит ворованное. Собирается толпа, хотят бежать за полицией, но дедушка запрещает — никакой полиции. Он приказывает отнести ворованное на место, потом спрашивает у знакомого цыгана:

— Как рассчитываться будем, Ничипор?

Тот молчит, что ему говорить?

Тогда дедушка ударяет его так, что Никифор летит на землю и изо рта и из носа у него идет кровь.

Второго цыгана, незнакомого, дедушка не тронул. Он бил не за воровство, а за предательство.

Вот такой человек был дедушка Рахленко”.     

Як мы бачым, гэта пабытовая навэла, з тых, пра якія кажуць: “а вось яшчэ быў і такі выпадак…” Яна дае першае ўяўленьне пра Апанаса Сташанка, як пра фактычна такога самага, як і “дзядуля Рахленка”, дробнага рамесьніка. Местачковае жыцьцё яўрэяў, беларусаў, украінцаў, цыганаў было цесна пераплеценае, і стасункі паміж імі будаваліся не па нацыянальнай прыкмеце, а па спрадвечных людскіх маральных прынцыпах. Важны для разуменьня ўзаемаадносінаў “дзядулі Рахленкі” і Апанаса Сташанка вось гэты сказ з навэлы: “Яны пражылі побач трыццаць гадоў і за гэтыя траццаць гадоў не сказалі адзін аднаму і трыццаці паганых словаў”. Ён адразу расстаўляе ўсё на свае месцы. Іваноўскія – Рахленкі і Сташанкі жылі ня проста як суседзі, а як дабрэнныя суседзі, гатовыя, калі трэба, заўсёды дапамагчы адзін аднаму. Гэтая карціна, ізноў жа, характэрная і для беларускага мястэчка, дзе беларусы, яўрэі, палякі жылі побач без вялікіх праблемаў.

Але такое супольнае жыцьцё не азначала сьціраньне культурных і нацыянальных адметнасьцяў паміж прадстаўнікамі розных нацыянальнасьцяў. У рамане падрабязна апісаныя яўрэйскія традыцыі і звычаі, якія захоўваліся яўрэямі Сноўска і сям’ёй “дзядулі Рахленкі”. Сам “дзядуля Рахленка” быў старастам у сінагозе. Дзякуючы ягоным намаганьням, замест старой сінагогі ў Сноўску была пабудаваная новая.

Наступная “беларуская” навэла ў рамане “Важкі пясок”, прысьвечаная сям’і Сташанкоў, датычыць якраз апісаньня нацыянальных адметнасьцяў побыту беларускай сям’і. У рускамоўным тэксьце Анатоль Рыбакоў, для перадачы адпаведнай атмасферы, выкарыстоўвае беларусізмы, што надае гэтай навэле непаўторны “беларускі цымус” і гаворыць пра тое, што аўтар пры яе напісаньні актыўна працаваў з беларускай мовай:

Сташанкі ў тэлефільме паводле раману А.Рыбакова "Важкі пясок" (2008)

“Вы помните, конечно, дедушкиного соседа шорника Афанасия Прокопьевича Сташенка. Я уже говорил, что это были хорошие, порядочные люди: старик Сташенок, его жена, сыновья Андрей и Петрусь, дочь Олеся, светлокожие, светловолосые, сероглазые, среднего роста, на вид хрупкие, на самом деле физически сильные. Жены молодых Сташенков Ксана и Ирина были такие же белолицые, светловолосые, и дети их, внуки Афанасия Прокопьевича, тоже беленькие, бегали по улице в белых рубахах и белых портках.

Другие белорусы у нас говорили по-русски, одевались по-городскому. Сташенки говорили по-белорусски: галава вместо «голова», сяло — село, мылыдая — молодая, домоу — домой, дзед — дед, пойдзем — пойдем, дзверы — двери, дзяучына — девушка, ну и так далее, мы их отлично понимали: когда с детства общаешься с людьми, привыкаешь к их речи. И одевались они с некоторой примесью белорусской одежды: под пиджаком рубаха навыпуск с косым вырезом и узким воротником, вышитым красной тесьмой, на женщинах — короткая кофточка со шнуровкой, плотно облегающая грудь, синяя или красная юбка, фартук, на голове платок. Женщины в доме Сташенка были очень красивые, и сам дом был особенный: вышитые рушнички, берестяные кружки, лукошки, деревянные ложки, за иконой пучок травы или вереска, — и уклад их жизни очень отличался от дедушкиного: шумного, деятельного, иногда скандального. Сташенки жили тихо, спокойно, разговаривали сдержанно, с большим достоинством.

Во время обеда старик Сташенок сидел в углу, рядом — сыновья, по старшинству, на другой стороне женщины, с краю — хозяйка. Крошить хлеб считалось большим грехом, упавшую крошку поднимали — уважали хлеб. Оплеух, которые дедушка Рахленко щедро раздавал своим сыновьям, в доме Сташенков и в помине не было. Сташенки были хорошие мастера, но жили скудно, работали медленно, не торопились, любили добротно и со вкусом сделанную работу. Как я уже рассказывал, до революции Сташенок отделывал экипажи кожей и обивкой. После революции никто в экипажах не ездил, Сташенки изготовляли и починяли упряжную сбрую: хомуты, постромки, шлеи, — а такое мужик и сам починит. Так что доходы, сами понимаете… Дело угасло, старший сын, Андрей, пошел в депо, ремонтировал приводные ремни к станкам, чинил сиденья в вагонах, второй сын, Петрусь, работал на кожзаводе, а старик продолжал кустарничать со своими хомутами. Но жили по-прежнему вместе, семья была дружная, радушная и гостеприимная. Встречали вас словами: «Кали ласка », не знаю, как это перевести по-русски: «Милости просим!», «Будьте как дома!», «Осчастливьте нас своим присутствием»… Обязательно посадят за стол. И хотя главной их пищей была бульба — картофель, но из картофеля они готовили вкуснейшие блюда: бульба со шкварками, бульба с грибами, бульба с кислым молоком… А драники — картофельные оладьи с медом, сметаной или грибами — пальчики оближешь!

Ребенком я приходил в их мастерскую. Пахло сыромятной кожей, скипидаром, купоросом, лаком, уксусом, столярным и рыбным клеем. Сташенки сидели верхом на скамейках, где были укреплены деревянные тиски с зажатой в них очередной поделкой. Когда я приходил, Андрей и Петрусь лукаво переглядывались, и кто-нибудь из них начинал рассказывать о злых духах, обитающих в лесах, реках и болотах, добродушно пугал меня… Лесавик — отвратительное существо с громовым голосом и страшными, пышущими огнем глазами, сам кашлатый , то есть косматый, нячисьцяки — черти, живущие в болоте, охотники до всяких проказ… Сказки, конечно, но Сташенки рассказывали их очень достоверно, с подробностями, а я был маленький, на меня это производило сильное впечатление и связывалось в моем воображении с волшебным, таинственным и фантастическим миром. Дом Сташенков — одно из самых трогательных и поэтических воспоминаний моего детства.

И еще они любили петь. Ни у кого из них, правда, не было такого голоса, как у моей матери Рахили, но пели Сташенки хорошо, особенно, когда пели вместе. Мелодия белорусской песни, если вы ее слышали, несколько однообразна, даже, может быть, заунывна, но в ней есть своя особенная грустная прелесть, человечность и доброта.

Песен их я слышал много, не только грустных, но и веселых, даже озорных, но особенно запомнилась мне одна, может быть, потому, что ее пела маленькая Олеся, и мне было странно, что такую песню поет девочка. Вот эта песня:

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за першага аддаць,
А той першы
За мяне старэйшы,
Ой, не адай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за другага аддаць,
А той другi
Ходзiць да подругi,
Ой, не аддай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
Да за трэцяга аддаць,
А той трэцi
Як у полi вецер,
Ой, не аддай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
За чацвертага аддаць,
А той чацверты
Не жывы, не мертвы,
Ой, не аддай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за пятага аддаць,
А той пяты
П'янiца пракляты,
Ой, не аддай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за шостага аддаць,
А той шосты
Хворы, недарослы,
Ой, не аддай мяне, маць!

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за семага аддаць,
А той семы
Добры ды вяселы,
Ен не схацеу мяне узяць…”

Як мы бачым, Анатоль Рыбакоў не пашкадаваў месца і вырашыў у рамане даць поўны тэкст беларускай народнай песьні. Песьні, якая стварыла адпаведны настрой перад апісаньнем наступнай навэлы, зьвязанай з каханьнем. Трэба яшчэ адзначыць, што гэты тэкст пісьні ў рамане быў пададзены беларускім правапісам, без рускай транскрыпцыі і амаль без памылак.

Цікава, што ў рамане “Важкі пясок” хоць дзеяньне і адбываецца на Украіне, але ў ім няма апісаньня ўкраінскага побыту. Зразумела, што ўспаміны дзяцінства і раньняга юнацтва, на якія абапіраецца аўтар, абіральныя. Але ўсё-роўна ўражвае, з якой любоўю і сімпатыяй выпісаная беларуская сям’я Сташанкоў. Аўтар дакладны ў дробных побытавых дэталях, у беларусізмах у мове, у этнаграфізме беларускага адзеньня і ежы. Традыцыйнасьць, пэўны здаровы кансерватызм беларускай сям’і Сташанкоў расцэньваецца і падаецца аўтарам як станоўчая рыса іхняга жыцьця.

У пэўным сэнсе Анатоль Рыбакоў стварае ідэальную карціну беларускай сям’і, якая засталася ў ягоных дзіцячых успамінах. Але ж гэта ня толькі некрытычны зарыс дзіцячай памяці. Ідэальная беларуская сям’я яшчэ спатрэбіцца Анатолю Рыбакову ў рамане для далейшага разьвіцьця трагічнага жыцьцёвага сюжэту яўрэйскай сям’і Іваноўскіх – Рахленка. Бо раману прысутныя пэўныя рысы сімвалічнасьці і міфалагізацыі. У трагедыі жыцьця яўрэяў Сноўска, сям’і Іваноўскіх – Рахленка, дзе было так багата метафізічнага зла, зла ў ягоным чыстым і жахлівым выглядзе, мусіла існаваць і дабро. Бо калі б у сьвеце жыло б толькі зло, такое жыцьцё згубіла б сэнс. Вось жа роля такога сімвалічнага дабра якраз і адводзілася пісьменьнікам беларускай сям’і Сташанкоў.

Наступная навэла разьвівае гісторыю ўзаемаадносінаў сем’яў Іваноўскіх – Рахленка і Сташанкоў. Яна датычыць маладога пакаленьня ў гэтых сем’ях. 2-я гады ХХ стагоддзя рашуча сьцёрлі межы паміж рознымі нацыянальнымі супольнасьцямі жыхароў мястэчак і гарадоў. Таму, ня дзіва што гэтая навэла мае рамантычны настрой, адпаведны апісаньню юнацкага каханьня. Вось як Анатоль Рыбакоў распавядае пра яго:

“Олеся была в семье Сташенков поздним ребенком, на десять лет моложе Петруся, в общем ровесница моему брату Леве, значит, на год старше меня, нежная, прозрачная, гибкая, как веточка, русалочка с льняными волосами. Знаете, когда в соседнем доме, соседнем дворе, рядом с тобой растет такая девочка и ты через низкий забор видишь, как она в саду, под яблоней, плетет венок и детским голосом напевает жалобную белорусскую песню, то, пока ты мальчик, ты не обращаешь на это внимания. Но когда подходит твой возраст и ты вдруг обнаруживаешь, что она уже не девочка, а девушка с сильными, стройными ногами и молодой грудью, то это переворот в твоей жизни. Но ты для нее всего лишь соседский мальчик, и она относится к тебе, как к мальчику, ласково, но снисходительно называет тебя «мiлы хлапчук», хотя сам для себя ты уже не мальчик и тебе по ночам видится всякое, и то, что тебе видится, связано с этой девушкой… Все остается только при тебе, сначала тайной, потом воспоминанием…

Ну ладно… Олеся была комсомолкой, ей были поручены курсы ликбеза в деревне Тереховка, это от нас в двенадцати километрах, шагать туда и обратно надо пешим порядком. Хотя мы тогда недоедали, но были поразительно выносливы, вышагивали и по двадцать и по тридцать километров и не летом, летом крестьянин в поле, ходили осенью — в грязь, зимой — в снег и мороз. Отправлялись мы в Тереховку вместе, я и Олеся, она, как я уже говорил, на курсы ликбеза, я — для оформления стенгазеты, а вернее, чтобы охранять Олесю, все же девушка, а я, как ни говори, парень, хотя и младше ее, но, надо сказать, крепкий, здоровый; и, сознавая свою ответственность за Олесю, я чувствовал себя богатырем, был готов дать отпор кому угодно. Давать отпор было некому, банды были уже ликвидированы, и мы шлепали с Олесей проселочной дорогой, по осенней грязи, босиком, перекинув через плечо сапоги, связанные за ушки; у Олеси их всего одна пара, и у меня, хотя я и сын сапожника, и внук сапожника, и сам сапожник, тоже одна пара, и мне случалось давать свои сапоги ребятам, у которых их вовсе не было. Перед деревней мы сапоги надевали: босоногий горожанин не имеет авторитета в деревне.

Тем же путем возвращались обратно. Иногда нам давали лошадь, мы ехали в подводе — осенью, а зимой — в санях, в деревенских розвальнях, набитых сеном… Вечер, опушка леса, луна освещает темноватый Снег на полях, а белый снег на деревьях освещает милое Олесино лицо, голова ее и грудь крест-накрест перевязаны платком, блестят прекрасные, добрые и веселые глаза… Сено таинственно шуршит, нам тепло в этом сене, но мне кажется, что я чувствую ее, Олесино, тепло… Чего не вообразишь в пятнадцать лет, когда рядом с тобой такая девушка!

Я был тогда влюблен в Олесю, влюблен по-мальчишески, когда тебя будоражит молодая кровь, возраст и возраст же заставляет стыдиться этого чувства. Мне казалось, что все в нее влюблены. Может быть, так оно и было, но все мы знали, все мы видели: Олесе нравится мой старший брат Лева”.

Вёска Церахоўка – гэта ўжо сёньняшняя Беларусь, дарэчы, месца нараджэньня сучасных беларускіх сьпявачак Вольгі Цярэшчанкі і Русі. Але ў гады, якія апісвае аўтар, гэтая тэрыторыя адносілася да Расіі. Яе прыяднаюць да Беларусі разам з Гомелем, падчас трэцяга ўзбуйненьня БССР, у 1926 годзе. Хутчэй за ўсё, Сноўск і Церахоўка адносіліся да розных раёнаў і рэспублік, таму для мяне не зусім зразумела, чаму Алеся і галоўны герой рамана “Важкі пясок” Барыс хадзілі з украінскага Сноўска ў беларускую, а тады яшчэ падпарадкаваную Расіі Церахоўку. Можа так яно і было, а можа аўтар і дадумаў гэтую гісторыю. Але зьявілася яна ў рамане, як мне падаецца, невыпадкова. Час ужо дазваляў яўрэйскаму юнаку закахацца ў беларусачку, хоць гэта і было першае юнацкае каханьне, каханьне рамантычнае і, калі можна так сказаць, несур’ёзнае. Час дазваляў таксама і беларусцы Алесі закахацца ў яўрэя, і гэта быў не яшчэ хлапчук Барыс, а ягоны старэйшы брат Лёва.

Анатоль Рыбакоў так апісвае іхнія пачуцьці адзін да аднаго:

“Олеся смотрела на Леву, как и я, снизу вверх. Она выросла в простой семье, мать ее была домашней хозяйкой, и бабушки ее и золовки тоже были при доме, и Олеся тянулась за Левой, хотела, так сказать, соответствовать ему, хотела учиться, хотела работать, быть самостоятельной…

Но где у нас работать, куда пойти: двадцатые годы, нэп, в стране еще безработица, а о нашем городке и говорить нечего. Как и всюду, у нас была, конечно, бронь подростков на предприятиях, но какие это предприятия? Депо, кожевенный завод, сапожная артель… И все же Олесе удалось устроиться уборщицей в райисполкоме. Тогда райисполком, райком партии и райком комсомола, вообще все районные учреждения помещались в одном доме, некогда реквизированном у бывшего мучного торговца Фрейдкина. И вот Олеся в синем рабочем халатике и красной косынке стала украшением районной власти.

Нравилась ли она Леве? У такого человека, как Лева, этого не узнаешь, не давал волю чувствам. И все же я убежден: Олеся ему нравилась. Она всем нравилась, все ее любили: и моя мать, и мой отец, и дедушка, и бабушка. И когда они, Лева и Олеся, стояли рядом, от них нельзя было глаз оторвать: Лева высокий, стройный, черный, как цыган, Олеся ему по плечо, белолицая русалочка с льняными волосами…

Но ничего у них не получилось…”

Далей у рамане ідзе наступная навэла, у якой аўтар распавядае, чаму так сталася. Як гэта не парадаксальна, але новы час, які зрабіў магчымым, дазволіў гэтае каханьне, яго і зьнішчыў, забараніў. Лёва быў ідэйным сакратаром райкаму камсамола, а Алеся – дачкой дробнабуржуазнага элемента, кустара, бо яе бацька быў адзіным у горадзе шорнікам і ні ў якую новаствораную арцель не пайшоў, застаўся прыватнікам. У выніку “Лёва палічыў сябе абавязаным усё ёй прад’явіць”, і на вучобу на рабфак паехала не Алеся, а іншы камсамолец, сын працоўнага:

“И когда Лева произнес последние слова, Олеся встала и начала пробираться к выходу.

— Сташенок! — окликнул ее Лева. — Собрание еще не кончено.
— Мне в деревню, уже поздно, — ответила Олеся.
Я поднялся и пошел вслед за ней.
Лева окликнул и меня:
— Ивановский, а ты куда?
— Туда же, — ответил я.
Все знали, что в Тереховку мы ходим вместе.

В деревню нам надо было идти только через два дня, но я хотел подтвердить Олесины слова, чувствовал себя обязанным выйти вслед за ней, хотя это и было нарушением комсомольской дисциплины.

На улице я сказал Олесе:

— Леву часто заносит, ты не огорчайся.

Я думал, она заплачет. Нет, она не заплакала, она засмеялась… Да, да… Засмеялась. У нее оказался сильный характер. Сташенки вообще оказались людьми с характером, в этом вы еще убедитесь.

Она посмотрела на меня, улыбнулась и тихонько пропела:

Ой, хацела ж мяне маць
Ды за семага аддаць,
А той семы
Добры да вяселы,
Ен не схацеу мяне узяць…

Опять засмеялась, потрепала меня по плечу:

— Мiлы ты хлапчук, Боря!

И ушла.

А недельки через две-три уехала в город Томск”.

Так час разьвёў Лёву і Алесю, а аўтар падрыхтаваў для іх розныя лёсы.

Пра Алесю Анатоль Рыбакоў коратка напісаў:

“А Олеся поступила в Томский университет, стала инженером-химиком, работала в нефтяной промышленности в Башкирии, на Волге, теперь в Тюмени, доктор наук, дети, внуки… Я ее встречал, она, естественно, приезжала к нам и до войны и после войны. Но все равно в моей памяти она остается такой, какой была тогда, в нашей далекой юности, когда мы ехали в розвальнях, луна освещала ее милое лицо в пуховом платке, мы лежали в сене, и мне казалось, что я чувствую ее тепло”.

Лёс Лёвы быў апісаны больш падрабязна. Ён рабіў камсамольскую, а потым партыйную кар’еру, у 30-я гады быў арыштаваны і рэпрэсаваны.

Лёс каханьня Лёвы і Алесі быў першым трывожным, драматычным званком для сем’яў Іваноўскіх – Рахленка і Сташанкоў.

Аповяд пра гэтае каханьне паміж Лёваю і Алесяю, якое ня склалася, таксама ўяўляецца шмат у чым сімвалічным. Рэпрэсіі, раскулачваньне, абвінавачваньні ва ўсялякіх –ізмах, у іншых грахах абвалліліся на простых людзей, урэшце на саміх камуністаў, будаўнікоў і шчырых прыхільнікаў гэтай улады. У гэтым зусім ненадзейным і непрыстасаваным для спакойнага жыцьця сьвеце, дзе агромністыя хвалі людзкіх трагедыяў перакатваліся ад адной мяжы да другой, у перадваенныя гады ў СССР, проста і не магло ўтварыцца асобнае маленькае шчасьце неардынарнага, разумнага яўрэйскага хлопца і прыгожай беларускай дзяўчыны. Рака часу несла гэты трагічны і зьменлівы сьвет да яшчэ большай для яўрэяў і беларусаў катастрофы, да Вялікай айчыннай вайны.

Прыкладна траціна раману “Важкі пясок” прысьвечаная трагічным падзеям Вялікай айчыннай вайны. Сям’я Іваноўскіх – Рахленка не зьязджае ў эвакуацыю. Яны застаюцца у акупаваным фашыстамі Сноўску. Іх чакае жахлівы і няўхільны лёс усіх яўрэяў, якія не пасьпелі ўцячы. Бо ў чалавечую галаву не магло ўкласьціся, што ў Еўропе, у ХХ стагоддзі, цывілізаваныя немцы будуць забіваць людзей толькі за тое, што яны іншай нацыянальнасьці. Забіваць усіх, татальна, без разбору, без шанцаў на выжываньне.

Кадры з тэлефільму паводле раману А.Рыбакова "Важкі пясок" (2008)

Апісаньне гета, як ужо згадваў пісьменьнік, было ўзята ім з гета, якія існавалі ў Беларусі. У безнадзейнай барацьбе за выжываньне ў гета сям’і Іваноўскіх – Рахленка дапамагаюць суседзі-беларусы Сташанкі:

“Главную помощь оказывали Сташенки. Если наша семья и пережила эту страшную зиму, то только благодаря Сташенкам. Они жили в бывшем нашем доме, раньше из него к дедушке мы ходили через сад Ивана Карловича, теперь ходить было нельзя: увидит часовой — пуля! Но у Игоря был лаз в сад Ивана Карловича, а оттуда — другой лаз под забором в наш двор. Игорь ночью прокрадывался к Сташенкам, они снабжали его чем могли, и тем же путем Игорь возвращался обратно. Кстати, у них в доме встречались и Оля с Анной Егоровной. Узнай об этом полицаи, они расстреляли бы всех Сташенков до единого. Но Сташенки были настоящими людьми, они не согнулись перед немцами, свой человеческий долг поставили выше страха.

Но у Сташенков не было ни продовольственного склада, ни продуктового магазина, они отрывали от себя, делились своей скудостью, снимали с себя последнее, чтобы помочь друзьям, погибающим в гетто”.

Гінуць адзін за другім чальцы сям’і Іваноўскіх – Рахленка. За дапамогу партызанам гестапа арыштоўвае сям’ю Сташанкоў. Лёс беларускай сям’і сканчаецца трагічна:

“Знаете, что сделали наши садисты-полицаи? Они поставили Сташенков под виселицами так, в том же порядке, в каком те стояли на сцене клуба промкооперации, когда пели свои белорусские песни: с края Афанасий Прокопьевич, за ним его жена, потом Андрей, Ксана, Ирина и дальше дети, все белоголовые, босые, в белых рубахах… И табуретки из-под их ног вышибали по очереди, с паузами, пока не вышибли последний табурет из-под ног десятилетней Тани.

Вечная им память! Вечная слава мужественным сынам и дочерям белорусского народа!”

Анатоль Рыбакоў не дарэмна зводзіць лёсы двух суседніх местачковых сем’яў яўрэяў і беларусаў да агульнай роўніцы. Пры фашыстоўскім рэжыме шанцаў на выжываньне не застаецца ня толькі ў яўрэяў, але й у беларусаў. Можа таму так пафасна гучаць у рамане словы падзякі Анатоля Рыбакова беларусам, якія змагаліся супраць фашыстаў. Асабліва важка гэтыя словы гучаць у кантэксьце трагічнага сюжэту рамана “Важкі пясок”, твора пра каханьне, пра Халакост.   

У сваім трагедыйным пафасе раман “Важкі пясок” наўпрост перагукаецца з аповесьцямі беларускага пісьменьніка Алеся Адамовіча "Хатынская аповесьць" і "Карнікі". Што датычыць псіхалагізму і мастацкай пераканаўчасьці, на мой погляд, аповесьці Алеся Адамовіча зьяўляюцца больш дасканалымі. У яго ўсё ж быў асабісты вопыт жыцьця ў партызанах пад акупацыяй. Алесь Адамовіч браў удзел у напісаньні і складаньні кнігі выжыўшых ахвяраў генацыду беларусаў “Я з вогненнай вёскі”, і аб’ём інфармацыі, якую ён ведаў пра “беларускі Халакост”, быў вялізны. Затое “Важкі пясок” Анатоля Рыбакова меў большую актуальнасьць і грамадзкі рэзананс. Але што яднае пісьменьнікаў, дык гэта агульны погляд і адносіны да таталітарныхсістэмаў, да нечалавечых палітычных дактрынаў, якія панавалі ў фашыстоўскай Германіі і камуністычным Савецкім Саюзе. І Анатоль Рыбакоў і Алесь Адамовіч бачылі, што адбываецца наўкол, аналізавалі мінулае, рабілі высновы і ня ўмелі маўчаць. Яны абодва ў сваіх творах пра яўрэйскі Халакост і беларускі генацыд здолелі акамуляваць і паказаць трагедыю яўрэйскага і беларускага народаў. Трагедыю, якая аб’яднала нас у роўнасьці. Бо ў сьмерці ўсе роўныя.

Жнівень, 2013
Бабруйск

 

Алесь Бяляцкі пра беларускія сьляды на “Важкім пяску” Анатоля Рыбакова (Частка 1)