"Все вместе пойдете под суд": история преследования целой семьи
22-летняя Яна и 21-летняя Таня Борисович – сестры. Больше трех месяцев они просидели в СИЗО, после чего их осудили на 2,5 и 3 года химии с направлением за фотографии с Маршей. Их мама тоже провела 15 суток в ИВС. После суда, когда девушки оказались дома, сотрудники пришли с обыском чтобы задержать их маму и третью сестру уже по уголовному делу — но те успели покинуть страну. Сестры рассказали "Вясне", каково это — узнать, что маме дали "сутки", пока ты сидишь в заключении, встретить войну на Окрестина и несколько раз просыпаться ночью от холода.
- Яна и Таня
«Тебя лично Лукашенко обидел?»
Яну, Таню и их маму задержали 22 февраля 2022 года — спустя полтора года после Марша, фотографию с которого нашли в социальных сетях Яны. Также в документах на обыск упоминалась платформа “Зубр”, в которой Яна зарегистрировалась наблюдателем на выборы.
— Накануне президентских выборов я немного следила за новостями, подписывалась за кандидатов, но не планировала становиться наблюдателем, — вспоминает Яна. — Но меня сильно зацепила фраза, которую администрация гимназии, где я училась, сказала моей знакомой наблюдательнице. Это было что-то вроде «Посмотри, какой хорошей ученицей ты была – и кем стала». Больше сомнений не было. Я хотела посмотреть, как бы они смогли ту же фразу сказать в лицо мне — той, кого они считали лучшей ученицей всех выпусков.
Через полтора года после событий девушки не ждали, что за ними придут: Таня училась в музыкальном колледже и как раз собиралась на важную аттестацию в день задержания, Яна училась в Москве на биолога и приехала домой на каникулы.
— В то утро ко мне возле подъезда подошел мужчина, показал удостоверение и вежливо попросил пройти в машину, сказал “нужно поговорить" — вспоминает Таня. — Я спросонья ничего не поняла, тем более через минуту подлетел другой человек и стал на меня орать, выхватил из рук телефон. Дальше они вдвоем стали насильно вести меня к машине и туда заталкивать. Всего их было 5-6 человек, они требовали отдать ключи от квартиры и угрожали, что снесут двери с петель, угрожали наручниками. Мне было страшно.
После этого в квартире прошел обыск, во время которого задержали еще старшую сестру Яну и их маму — потом оказалось, что ей дали 15 суток за “неподчинение”: она якобы не открыла двери сразу. На свободе осталась только третья сестра.
— Я понимала, что участвуя в протестах, каждая из нас делала выбор самостоятельно, — говорит Яна. — Поэтому на тот момент была уверена, что каждая из нас вспомнит 2020 год и поймет, что, возможно, оно того стоило. Я не ощущала на себе дополнительной вины, хотя больше всего арест семьи был из-за того, что именно мою фотографию нашли первой, и я была наблюдателем. Я понимала, что чувство вины ничем не помогло бы, и моя семья не станет меня обвинять, поэтому ощущала себя спокойно. В этом я не ошиблась.
После задержания сестер и их маму несколько раз допрашивали в ГУБОПиК и Следственном комитете, записали “покаянные” видео с их участием. Тане сотрудник милиции предложил сделать видео “себе для отчета”, которое от волнения пришлось перезаписывать семь раз. Сестер допрашивали по отдельности.
"Покаянные" видео: что они нарушают и как воздействуют на человека
— Один мужчина допрашивал спокойно, — вспоминает Таня. — Но от второго прямо несло ненавистью. Он пытался задеть посильнее, нес какой-то бред про маму — не пьет ли она таблетки, все ли у нее хорошо с головой. Они вели себя так, как будто я действительно уголовница — мало того, что они заняты убийцами и алкоголиками, так еще и мы мешаем жить спокойно. Они давили вопросами в духе «Ты ж молодая – учишься в колледже, последний год остался – чем ты думала? Оно тебе надо? Что тебя не устраивает в жизни? Тебя лично Лукашенко обидел?» Я пыталась донести, что необязательно лично Лукашенко меня чем-то обижать, я просто могу быть несогласной, но поняла, что мои объяснения просто не поймут. С таким обращением я действительно ненадолго подумала, что я преступница. Еще они создают впечатление, как будто знают о тебе все — вплоть до того, сколько мама тратит каждый месяц на кредит.
«Трижды за ночь мы могли проснуться от холода»
После допросов сестер завезли в ИВС на Окрестина — там они узнали, что маму посадили на 15 суток, а еще — что началась война. Эту новость рассказали задержанные, которых привезли ночью с 24 на 25 февраля — в то время новых людей приводили в камеру каждую ночь.
— Конечно, сразу переживаешь за украинцев, — вспоминает Яна. — Но вместе с тем была даже примесь абстрактной надежды, что происходит что-то глобальное, что может полностью перераспределить политические силы и положительно отразиться на политзаключенных. Заключение даже помогло мне справиться с новостями , потому что на свободе я была бы из тех, кто хочет ощутимо помочь, недооценивает свою небольшую помощь и в итоге страдает от бессилия. Представляю, каким разрывающим было это чувство у людей снаружи. А пока ты заключенный, твое бессилие уже конкретное и “законное”, у тебя теперь другие задачи.
Сначала сестры были в разных камерах, но перед референдумом всех стали укомплектовывать, и они оказались в одном помещении.
— Сначала я была в камере на третьем этаже, — рассказывает Яна. — В отличие от камеры на первом этаже, там было очень холодно. Мы минимум трижды за ночь просыпались, чтобы налить горячей воды в бутылки — единственные вещи в камере, которые у нас были, хотя и их не хватало на всех людей. Там нас было от четырех до 12 девушек в разное время. Еще до меня им подкинули бездомную женщину: как я слышала, за плохое поведение. И у нее были вши, которые передались и нам. Поэтому у нас было занятие — тщательно вычесывать их друг у друга, потому что понимали, что в СИЗО со вшами могут и не перевести.
Из плюсов первой камеры было то, что там нас не кусали клопы. Из плюсов второй — гораздо теплее. О батареи можно было обжечься, хотя из-за постоянно открытой кормушки по полу всегда гулял сквозняк: если бы нам ее закрыли, 12 человек в камере просто задохнулись бы. Кстати, научное образование помогало мне не сойти с ума от скуки. Например, я считала количество часов, которое мы сможем прожить, если нам закроют кормушку. Получалось около 2 суток для 4 человек.
Задержанный на протестах после референдума: "В людях, которые вышли в тот день, я видел отчаяние и смелость"
Из общих условий в обеих камерах были переполненность, отсутствие матрасов, постельного белья, средств гигиены и постоянный свет. Плюс к этому иногда сотрудники изолятора забывали объявить подъем и отбой. Девушки определяли, что наступило утро, когда переставало быть холодно, либо когда через толстое матовое стекло начинал проглядывать свет.
— А работники Окрестина — это отдельный вид людей, — вспоминает Таня. — Сплошной мат, ненависть по отношению к сидящим, вопросы в стиле «Почему вам не сиделось дома?» Мы часто слышали, как во время проверок парней били. Почти каждую ночь или вечер приводили новых людей, — вспоминает Таня. — Нам все время не хватало спальных мест, мы спали по два человека на одной шконке, кто-то — на полу, кто-то — на узкой лавке или узком столике. Кого-то задержали за комментарий, кого-то — за референдум, кого-то — как и нас, за фото с Марша. Самой младшей арестованной было 19 лет, старшей — 65. Однажды у бабушки поднялось давление и ей еле-еле измерили его и дали таблетку.
— Медсестра в ИВС — человек, заслуживающий отдельного упоминания, — говорит Яна. — Она требовала к себе особого отношения, называть себя не медсестрой или врачом, а только «доктор». Она вела себя так, будто хочет самоутверждаться — как и многие другие сотрудники изолятора, кстати. Они могли без повода начать нравоучительные беседы, пытались донести свою философию. Часто говорили, что мы просто хотим в Европу, а там одни геи, а если бы мы туда поехали, нас бы изнасиловали — у них абсолютно искаженное представление о том, что происходит и происходило.
«Лошадь на Володарочку»
Через 10 суток сестер перевели в СИЗО на Володарского. Яна рассказывает, что если ты знаешь, что у тебя уголовка, то на Окрестина ждешь, чтобы тебя побыстрее перевели, среди заключенных даже была шутка: ждать вечернюю лошадь на Володарочку. Девушки рассказывают, что условия там, по сравнению с ИВС на Окрестина, показались раем: у них были одеяла, матрасы, постельное белье, приходили передачи и письма.
— Помню, бабушка с дедушкой успели привезти передачу, пока я еще была в «отстойнике», — вспоминает Таня. — Я увидела там детский рисунок своей двоюродной сестры — и расплакалась. Это был как символ связи, ниточка, которая связывает тебя с остальным миром. Потому что там кажется, что ты живешь в параллельном мире, даже время идет по-другому — гораздо быстрее. Там я поняла, что у меня есть две цели — сохранить здоровье и не сойти с ума. В этом очень помогали физические упражнения: разум становится холодным. Каждый день по чуть-чуть я делала зарядку, приседания, на кровати выполняла упражнения на пресс, ноги и спину.
- Яна и Таня. Рисунок — "Палітвязынка"
Яна соглашается с сестрой и добавляет, что важным в сохранении физического и ментального здоровья для нее было понимание того, что она не может взять за себя ответственность за то, что не может изменить.
— Это правда был период практически полного отсутствия плохих эмоций и переживаний, — вспоминает девушка. — В таком русле с холодным рассудком я действительно не переживала за себя, но периодически переживала за дедушек и бабушек. Со вторым помогала бороться мысль, что из-за этих волнений никому не будет лучше, к тому же с хорошим настроением я могла бы их поддерживать: ведь даже в письмах сильно считывается твое настроение. Помогала держаться атмосфера в камере – то, какие люди находятся рядом с тобой, гораздо важнее, чем физические условия. В целом атмосфера в камере была спокойной, но встречались, например, смотрилы — обычно это женщины со сложным характером, которым «светил» серьезный срок. Они любят руководить, и это выглядит как доминирование в камере.
Сестры отмечают, что в камерах больше всего было политических заключенных — особенно по 342-й статье Уголовного кодекса, на втором и третьем месте молодежь, задержанная за закладку наркотиков по ст. 328 УК, и девушки, которые не в силах оплачивать алименты государству (ст. 174 УК).
— Я встречалась с некоторыми политическими, — рассказывает Яна. — Например, с Татьяной Водолажской — социологом, методологом, руководителем «Летучего университета». Нам очень повезло, что мы просидели вместе два месяца. С ней можно было обсудить любые темы в приятных разговорах, она стала для меня родной душой. Сейчас она в ИУОТ, но я уверена, что она справится со всеми сложностями. Инна Глинская — бесконечно светлый человек, надеюсь, и после приговора она не потеряет своего позитивного отношения к жизни. Она научила нас танцевальным движениям из аэробики, которые потом передавались в камере из поколения в поколение. Лена Лазарчик — активистка «Европейской Беларуси», ее 6-летнего сына забирали в приют, пока она сидела на «сутках» еще в 2020. Это очень сильный человек, но я беспокоюсь за ее состояние в колонии: с ее прямолинейностью и постоянным желанием лезть на рожон, скорее всего она постоянно будет попадать в карцер. Я встречала в коридоре Валерию Костюгову и Павла Белоуса, и хотя нам не удалось поговорить, я поняла, насколько это красивые душой люди — это было видно даже по их улыбкам. Встреча с ними придала мне бодрости, что было очень вовремя, перед этим был сложный разговор со следователем. Перед судом я была в отстойнике с Марфой Рабковой: внешне казалось, что она совсем недавно в заключении, она выглядела хорошо физически и все время шутила.
Таня также сидела в одной камере с журналисткой Ксенией Луцкиной. Она рассказывает, что женщина была единственной экстраверткой в камере, которой постоянно нужно было общаться с другими. Уже в то время ей делали уколы каждый день и даже собирались делать операцию, но по каким-то причинам передумали. В целом же сестры отмечают, что в СИЗО медицинская помощь лучше, чем в ИВС: например, когда Таня сильно обожглась, ей каждый день делали перевязки. Также на Володарке хвалят стоматолога, но попасть к нему довольно сложно.
— Дождаться своей очереди к врачу в целом было большой проблемой, — добавляет Яна. — Девочки по полгода ждали прием у гинеколога и офтальмолога, например. Но это не сравнить с уровнем медпомощи на Окрестина. Обращение сотрудников тоже было совсем другим: всегда на «вы», вежливое. Но больше всего напряжения создает то, что ты не знаешь, когда за тобой могут прийти на следственные действия. Поначалу это кажется очень нервным: ты можешь даже наслаждаться чтением или лепкой, но в любой момент могут заскрежетать и громко открыться двери — и вот ты уже идешь на прогулку, к следователю, адвокату и как будто выдергиваешься со своего спокойного болотца и попадаешь в такую враждебную среду. Но и к этому человек быстро привыкает.
Еще одним важным занятием для девушек были письма. Им не разрешали переписываться между собой как «подельницам», но от родственников письма приходили достаточно регулярно. Таня рассказывает, что ее очень поддерживали подробные письма с описанием рутинных занятий, которые ей присылал дедушка, она сама тоже старалась подбадривать родных, описывая свой быт.
— Если хотите поддержать незнакомого человека, необязательно писать о сочувствии, — уверена Яна. — Когда я получала письма в стиле «держись, ты справишься», мне казалось это не совсем подходящим, ведь я не “боролась”, я была абсолютно спокойной и уверенной, мне казалось, что поддержка больше нужна людям снаружи, которые действительно борются (бегают к адвокатам, скидываются на штрафы…) Но важно было получать разные полезности: упражнения, которые можно делать в ограниченном пространстве, массажные техники для лица и спины, раскраски-антистресс, инструкции по рисованию. Очень важно вернуть человеку ощущение природы, поэтому можно присылать детальные описания тактильных вещей в прозе и стихотворения — например, ветра, приливов. Там нет природы, даже на прогулке мы видели единственную травинку, которая пробилась в камне. А если человек только что приехал, можно отправить ему список книг, которые есть в библиотеке: не во всех камерах есть с опытом накопленный список книг в СИЗО, поэтому часто можно только угадывать, кого заказать. Там очень ощущается информационный голод. Конечно, в чистом виде новости от вас не пропустят, но хотя бы небольшие распечатанные статьи из истории/литературы или из области специальности человека можно попробовать прислать. Например, нам дошли письма с биографией Блока и краткой историей ВКЛ. Лучше отправляйте такие тексты отдельным письмом, не мешая с текстом, в который вы вложили душу. Потому что с большой вероятностью не пропустят, особенно если было упоминание войны (любой, даже Первой мировой).
«Складывается впечатление, что они везде и везде тебя смогут найти»
Через три месяца после заключения у сестер был суд. Всю дорогу до здания суда и полтора суток заседаний девушки провели в наручниках, что давило психологически.
— Для меня это было переломным ощущением, — вспоминает Яна. — Еще первого июня ко мне относились как к преступнице: я в наручниках в клетке, вокруг нее стоит несколько вооруженных людей, которые защищают от меня окружающих. А на следующий день я пришла в суд ознакомиться с материалами дела и разговаривала с той же помощницей судьи, находясь от нее в полуметре. У меня не укладывались в голове эти правила игры, хотя мне казалось, что у меня достаточно гибкое мышление.
Девушка вспоминает, что суд выглядел как монотонное исполнение своей работы людьми, которым хочется, чтобы это быстрее закончилось. Главным событием для сестер стала зелень, которую они не видели уже несколько месяцев и смогли рассмотреть только в окно зала судебного заседания.
— Прокурор задавал вопросы, судья не топил, — говорит Яна. — Он с интересом листал мои грамоты, периодически видел на них подписи Лукашенко и смотрел на меня с удивлением. Я даже подумала, он ко мне проникся, но в итоге дали такие сроки, какие запросил прокурор.
- Таня и Яна
После выхода из СИЗО сестры думали о том, чтобы отбыть “химию”, но через пару дней после их суда в квартиру снова нагрянул обыск — на этот раз, сотрудники ГУВД искали их третью сестру и маму, которые успели уехать из страны. В тот момент Таня убедилась, что нужно уезжать из страны, потому что не сможет быть в безопасности в Беларуси.
— Складывается впечатление, что они везде и везде тебя смогут найти — говорит Таня. Я начала бояться этого после повторного обыска. Меня сильно накрыло спустя полтора месяца после выхода, когда я была уже в безопасности, около месяца я была в сложном состоянии, но проработала эти моменты с психологом и теперь все в порядке.
Психологическая помощь: Трудности адаптации освободившихся политзаключенных и способы им помочь
Сестрам пришлось отчислиться из своих учебных заведений: Яна училась на биохимика, Таня — на скрипачку. Теперь девушки будут начинать учебу заново, но решили сменить специальности.
— Несмотря на то, что в колледже все за меня переживали — плакали даже те преподаватели, которых я считала железобетонными людьми, — доучиться мне не дали, — говорит Таня. — Первое время было обидно, что мне не хватило тех "отсиженных" трех месяцев, чтобы получить диплом. Но сейчас я не жалею: с ним я все равно не смогла бы работать в той стране, где сейчас нахожусь, для этого нужно высшее образование. Я решила поменять сферу деятельности, потому что поняла, что музыка мне не приносит счастья. Арест стал для меня тем моментом, который дал возможность посмотреть на свою жизнь со стороны. В СИЗО я начала рисовать простенькие рисуночки, а теперь я уже учусь рисовать портреты, поступила в арт-школу.
Думаю, в ближайший год я точно буду за границей, даже если завтра что-то поменяется. Находясь за пределами Беларуси, я стала понимать, что по атмосфере наша страна — это болото, и выстраивать там жизнь по новой будет тяжело для меня. К этому я пока не готова. Через пару лет мне бы хотелось вернуться. Когда я планировала уезжать из Минска, но не знала точной даты, тогда каждая встреча с родственниками была как последней, как ножом по сердцу. Вот я уехала и понимаю, которая из их была последней.
- Рисунки Тани
- Рисунки Тани
Яна собирается вернуться в Беларусь, как только такая возможность появится. Она рассказывает, что и сейчас тема репрессий в стране ее не отпускает.
— Сразу после выхода я заметила за собой крайность, — вспоминает она. — Мне хотелось совершать большие героические действия, чтобы как-то повлиять на ситуацию: когда я стала читать новости и думать про политзаключенных, которые остались в Беларуси, мне сложно было сопоставить свои силы и желание действовать. Мне казалось, маленьких действий в духе помощи родственникам политзаключенных недостаточно. После этого наступила вторая крайность, пассивное бессилие — я просто листала новости, и это порождало самоедство, которое вызывало злость на себя и окружающих. Я отследила у себя, что переживать за других становится выгодным, потому что оно дает ощущение, что ты хороший и эмпатичный человек, который может сочувствовать. Но когда ты пассивно потребляешь чужие беды, это вредит твоей психике, поэтому я ограничила себя по времени чтения новостей. Это не про безразличие к людям, а про спокойное взвешенное отношение и заботу о своем ресурсе.
И ведь это притом, что когда я находилась внутри, больше всего мне хотелось передать наружу мысль о том, чтобы люди так сильно не переживали за тех, кто внутри: если мы не говорим о случаях голодовки или карцера, в заключении не так страшно, там идет нормальная жизнь. И заключенным абсолютно не легче, если вы убиваетесь. Но я вышла и понимаю, что забыла свои же мысли и позволяю себе иррационально сильно переживать. И сейчас мне тяжело заново адаптироваться и найти аргументы для себя, как себя соотносить с той болью, которая происходит в Беларуси. Ведь за время ареста, для меня другие заключенные стали особенно родными.
