Политзаключенная Наталья Подлевска: про “селфи” в камере, надзирательниц в тюрьме и “экстремистский” рапорт на трех языках
Наталья Подлевска
56-летняя Наталья Подлевска полгода провела в СИЗО без суда. В мае 2022 ее приговорили к году колонии за несколько комментариев, но с учетом пересчета наказания она вышла на свободу уже в июле. После освобождения она рассказала нам об условиях содержания, отношении персонала к политзаключенным, а также о людях, которых она встретила за решеткой.
«У большого зла есть мелкие пакости»
После допроса во Фрунзенском СК пять суток Наталья находилась в ИВС на Окрестина. Она рассказывает, что была готова к тому, что условия не будут похожими на жизнь в пионерском лагере.
«Правда, я думала, за комментарии будет максимум административная ответственность, — говорит Наталья. — Физические пытки ко мне не применялись, в отличие от морального давления. Конвоиры разговаривали со мной матом: «С.ка, бля.ь, давай, старая! Что ты смотришь? Не смотри». И через минуту — «Что ты не смотришь? В глаза мне смотри!» А там не во что было смотреть — там не было глаз: была просто пустота и отсутствующий взгляд.
После перевозки в «стакане» на Окрестина был медицинский осмотр и «голый шмон». Возможно, для кого-то это унизительно, но я сразу абстрагировалась и сказала себе: «Это только тело, это не затрагивает меня внутри». Там была надзирательница на Окрестина, которая выводила девочек в коридор, ставила их в «звездочку» (руки и ноги шире плеч, руки на стену, голову прижимали дубинкой к стене) и без эмоций буднично говорила: «Ну что, с.ки, бэчебэшные прокладки? Легко было писать на проперженных диванах? Теперь ощутите!» и так далее. Знаю, что в одном из районных ИВС в январе еще заставляли людей вытирать ноги о БЧБ-флаг».
Наталья рассказывает, что в двухместной камере на Окрестина в начале ноября 2021 года могло находиться и по 15 человек, но обычно было 6-8. Женщины по очереди спали на «нарах» или деревянном полу. Круглые сутки горел яркий электрический свет. В честь «праздника» 7 ноября к нему добавилось постоянное проигрывание гимна и других патриотических песен. «Политическим» не выдавали матрацы, сотрудники ИВС забирали верхнюю одежду и выкидывали ее в коридор.
Психологическая помощь
Как справиться с изоляцией в одиночной камере и во время вынужденного бегства
«Еда там скудная, но хлеб и вода были — а что человеку еще нужно, чтобы не умереть? — задается философским вопросом Наталья. — Когда 8 ноября нас этапировали в жодинскую тюрьму, я спасла от сердечного приступа во время ломки «уголовную» девочку — она говорила мне, чтобы я не переживала, что это тюрьма: после Окрестина она покажется санаторием. И действительно: в Жодино мне сразу дали постельное белье — его меняли раз в неделю. Раз в неделю был и душ. Кормили три раза в день: питание было хотя очень примитивное и углеводное, но не просроченное».
На этом все преимущества тюрьмы заканчиваются. Через три дня после прибытия в Жодино дочь Натальи передала ей дорогие антидепрессанты: их приняли, но женщине не принесли ни опись, ни сами лекарства. Количество передаваемого часто не совпадало с заявленным родственниками.
«Такое на уголовном жаргоне называется «крысятничество», — говорит Наталья. — Администрация на это никак не реагировала. У большого зла всегда есть мелкие пакости. Например, в туалетной бумаге доставались втулки — и она передавалась раскрученной: скатывая ее, мы тренировали мелкую моторику. Вскрывали даже женские прокладки. В таких местах, кстати, сильно заметна сегрегация по гендерному признаку: мужчинам можно было передавать станки, женщинам — нет. Как будто «какие-то бэчебэшницы вскрыли ими вены». Но мы знали, что это глупость, и когда пытались найти логику в их действиях, осекали себя: «Ее здесь нет и искать ее не нужно».
«За все это время я не видела никого с полностью промытыми мозгами»
Наталья отмечает, что за время ее пребывания в тюрьме, отношение к политзаключенным у сотрудников становилось более лояльным, особенно у старослужащих.
«Я вижу объяснение в том, что до 2020 года это была тюрьма строгого режима, — размышляет Наталья. — Там привыкли к ворам и убийцам, а тут приходят «политические», которые говорят «доброе утро», «спасибо» и сдают «экстремистский» рапорт на трех языках — так делала А.Б. Она зачитывала этот текст на белорусском, польском и русском. Мы говорили, что отношение порождает отношение — пусть и не сразу. Повлияли и события в Украине: особенно на тех, кому вот-вот уходить на пенсию: они не хотели ехать погибать, они хотели дослужить и уйти на отдых. За все это время я не видела никого с полностью промытыми мозгами — «все всё понимают». А некоторые еще говорят: «Вы вот выйдете – а мы же здесь останемся». Одному оперативнику я ответила: «Предлагаете вас пожалеть?»
Женщина подмечает, что в основном «жестил молодняк»: молодые контрактники до 30 лет, которые хотели сделать карьеру и выслужиться. Одним из тяжелых моментов Наталья называет женщин-надзирательниц, которые вели себя так же, как и мужчины: одинаковые походка и лексикон.
«Как я смеялась, там два градообразующих предприятия: «БЕЛАЗ» и тюрьма, — улыбается Наталья. — Из серьезных триггеров я отметила бы радио, которое не выключалось никогда. Когда начались события в Украине, мы сильно переживали, А.Б. плакала. Мы по крупицам собирали информацию в официальной прессе, телевизору, что-то узнавали от адвокатов. Если человек обладает критическим мышлением и правильным в взглядом на жизнь, то замечает, что пропагандисты волей-неволей прокалываются».
«"Политические" поддерживали не только друг друга, но и остальных»
С самого начала заключения Наталья дала себе установку не плакать, которой придерживается до сих пор. Она решила: раз попала в «мельницу этой системы», то нужно пройти ее достойно, чтобы не было стыдно перед дочерьми.
«Поддерживали и девочки в камере, — вспоминает Наталья. — Конфликтов у нас не возникало — «политические» поддерживали не только друг друга, но и остальных. В основном политзаключенные и девочки по «экономическим» статьям старались держать порядок в камере, потому что, независимо от того, кто начинал конфликт, сказаться это могло на всех. Все делились друг с другом и продуктами, и средствами гигиены, и лекарствами. Я не знаю, как бы продержалась без этой помощи: за все время мне передали только три посылки, две из которых — от волонтеров. Уже потом я узнала, сколько всего мне присылала дочь».
"Мама воспитала во мне человека"
Случалось «политическим» собственноручно выводить паразитов у женщин, которых помещали в камеру: в тюрьме сложилась практика «подбрасывать» человека, чтобы политзаключенные его подлечили. Бывало, всей камерой женщин переводили в пустующую и грязную, чтобы ее отмыли.
«Бывали и «подсадные» заключенные, — вспоминает Наталья. — Иногда они сами тихонько предупреждали, что сотрудничают, а иногда в тюрьме налет цивилизации идет трещинками и включается интуиция — «чуйка», если на тюремном. Вот за этим голосом нужно идти. Одной, например, на Окрестина выдали «Фенибут», разрешили поговорить с мужем на крыльце ИВС, дали свидание с ним, а в Жодино сразу дали постельный режим и нижнее место, постоянно меряли давление. Она проговорилась, что ее муж — бывший подполковник милиции. Я говорю ей: «На Окрестина нам давали только пиз..лей». А фельдшер —заключенные называют его Доктор Смерть — там говорил, что быстрее померяет давление убийце, чем нам, бэчебэшникам. Когда завели очередную женщину с паразитами, мы начали требовать дополнительный флакон средства от педикулюза. Он с обидой ответил: «Нет этого средства, скажите спасибо своей Украине», — потому что средство было украинским».
С предвзятым отношением к политзаключенным Наталья столкнулась лишь дважды: в обоих случаях женщины были этническими русскими.
«Я встретила в тюрьме сильных людей, — говорит бывшая политзаключенная. — А.Б. — верующая католичка. Она прошла через многое, я говорила ей, что, видимо, это ее миссия — помогать людям так, как она помогала весь свой практически год в заключении. В камере было много женщин по «делу Зельцера». Их вместе «подняли» к нам после 45-дневного карантина с отрезанными капюшонами в куртках и байках. К ним все это время было особое отношение — мне трудно подобрать для этого цензурные слова. Бывало, что кто-то из сотрудников-мужчин приносили им прокладки, потому что у женщин было не допроситься. То, что они прошли, называется «пресс-хата». И если физически они были еще более-менее, кое-какие лекарства им давали, то морально — как натянутая струна, готовые вот-вот сорваться и державшиеся особняком.
Девять месяцев под следствием провела Ю.Ч. — библиотекарь, очень романтичная девушка, тонкой душевной организации. На свободе родители присматривают за ее 8-летним сыном. Л. Б. — преподаватель иностранного языка. Это женщина-кремень со своими моральными принципами и несгибаемыми взглядами. Ее сразу забрали в больницу, потому что и до этого были проблемы с сердцем. У М. К. при задержании разгромили всю квартиру — разбили все, что было стеклянное и зеркальное. Ее везли на допрос с мешком на голове, а на бедре даже через 45 дней был огромный черный синяк».
Иногда женщины собирались за праздничным столом из передачек и «делали селфи» на блокнотик подходящего формата. И хотя Наталья отмечает, что «ломки» по телефону не было, иногда заключенным мерещится вибросигнал.
«Важно знать, что есть простые люди с такой же совестью, как у тебя»
На вопрос, что поддерживало в тюрьме, Наталья советует передать всем заключенным книгу Виктора Франкла «Сказать жизни "Да!"»: вначале женщине очень помогали рукописные цитаты, которые доходили от дочки.
«Там нельзя жить прошлым и вспоминать, как было на воле, — говорит Наталья. — Нельзя постоянно думать, что ты будешь делать, когда выйдешь. Нужно жить одним днем и считать не дни — они тянутся неимоверно долго, а недели. Мы с А. говорили: «Сегодня понедельник, что-то будет двигаться: адвокаты, передачи, посылки, письма. Во вторник большой обход — якобы приходят выслушать наши жалобы. В среду — баня. В четверг — посылки лекарственные. Пятница, суббота и воскресенье — выходные, все тихо, спокойно. Очень хорошо, если лояльная смена, можно где-то полежать или посидеть вздремнуть. А там уже и новая неделя! Девочки!» Это помогало. Еще там нельзя, чтобы жалели тебя и жалеть кого-то, потому что часто это искусственное чувство. Нужно просто помогать друг другу в трудную минуту — поделиться чем-то, что у тебя есть, или поддержать морально. У евреев на этот счет есть такая мудрая поговорка: «Пусть запотеет милостыня в кулаке дающего».
Но я всем говорила, что самое страшное с нами уже случилось, а впереди у нас — только путь на свободу, у кого-то он займет больше времени, у кого-то — меньше».
Психологическая помощь
Трудности адаптации освободившихся политзаключенных и способы им помочь
Кроме этого, помогает отвлечься литература и письма. За восемь месяцев под следствием Наталье пришло только 16 писем. Это потом она поняла, что ее «поставили в мороз» — заблокировали переписку. А сначала женщина думала, что либо про нее забыли, либо ее дочерей тоже задержали вместе с ней.
«Письма — это большая поддержка, — уверена Наталья. — Если бы я могла плакать, я бы плакала. Однажды мне пришел конверт без письма, но с молитвой. Когда незнакомые люди стараются прислать открытку к Новому году, присылают пусть мелочь — но такую приятную. Ю. Ч. рассказывала, как трогательно, что присылают карандаши, открытки, резиночки, и плакала от осознания того, что незнакомый человек подумал про тебя и написал. Когда я говорю про это, у меня бегут мурашки.
Поддержка от незнакомых людей придает силу и надежду на то, что ничто не прошло бесследно: что на воле не «трясина», а хотя бы «торфяное болото». Я хочу сказать всем, кто мне писал, спасибо! Я отвечала на все, хотя не знаю, доходили ли письма. И каждое свое письмо заканчивала фразой: «И на камнях растут деревья». Пусть люди не думают, что они навязываются, — когда сидишь в информационном вакууме, важно знать, что есть простые люди с такой же совестью, как у тебя».
Резюмируя, Наталья отмечает, что видит в заключении множество плюсов. Это суровая школа жизни, которая высвечивает людей, как рентген.
«У меня осталось только две ситуации, которые меня триггерят: что я не смогу найти работу и что меня задержат снова, — говорит женщина. — Но мне не стыдно перед собой и дочерьми за то, как я там находилась. Я начала ценить облака и травку. Поэтому хочу отметить еще один важный момент: не нужно никаких голодовок! Во-первых, каждая человеческая жизнь ценна сама по себе, нужно сохраниться как биологическая особь для семьи и будущего страны. Во-вторых, я сделала вывод, что им все равно: чем хуже нам — тем лучше им. И если идти на голодовку — то уж до конца, но этого делать не нужно, потому что ваша жизнь для чего-то нужна, вы влияете на судьбы людей, как эффект бабочки. Значит, нужно выжить, выйти и бороться дальше по мере сил и возможностей».
