Политзаключенная Инна Широкая: "На "Володарке" я составила список плюсов СИЗО"
Бывшая политзаключенная Инна Широкая — гродненчанка, мама пятерых детей. В августе 2020 года ОМОН избил за участие в мирном протесте ее 18-летнего сына, а ее дочь волонтерила на Окрестина. Тогда она стала ходить на митинги, активно высказывать свою позицию на работе — женщина была заведующей одной из гродненских кофеен. В вечер перед визитом Лукашенко в Гродно Инна выставила на крыльцо кофейни белые и красные свечи. После этого ее уволили.
Она пыталась начать новую жизнь, обучиться новой работе. Но однажды утром ее задержали, а дома остались трое несовершеннолетних детей. Она провела в СИЗО больше трех месяцев, после чего получила три года "домашней химии" и смогла уехать из Беларуси. Сейчас она находится в Польше.
Заложники Лукашенко: мать-героиня бежала из Беларуси
Интервью Инны Широкой Руслану Кулевичу, в котором она рассказывает о событиях своей жизни.
Инна рассказала "Вясне" о том, как поддерживать себя там, где это кажется невозможным, и рассказала о своем состоянии в эмиграции.
"И через сколько ее на НЕХТЕ покажут?"
— Когда меня задержали, из Гродно в Минск я ехала в машине с тремя сотрудниками ГУБОП. Тогда я еще была уверена, что все это будет профилактическая беседа, от которой нужно красиво отмазываться, — и всеми силами пыталась это делать. Когда меня привели к следователю, я, скорее, интуитивно поняла, что любые слова могут быть использованы против меня, и решила отказаться давать показания. Это оказалось верным решением, которое потом подтвердил мой адвокат. Уже на Володарку девочки с допросов приходили испуганные, потому что при третьем-четвертом разговоре поднимался первый — и им ставили в вину то, что удалось выбить тогда. В стрессе люди либо говорили лишнее, либо подписывали то, что им подсунули, — следователи реально этим манипулируют.
- Инна на одном из Маршей
Но мне повезло: на меня не давили, не били, не обливали водой или не таскали за волосы по коридору, как других девочек. Не знаю, выдержала бы ли я такое. Поэтому, когда меня два часа записывали для "покаянного" видео, я вела себя, как дурочка, — может быть, из-за стресса. Видимо, они не получили то, чего хотели, потому что видео в итоге не вышло. А может быть, никто не хотел такой жертвы протеста и рассказов о том, как ГУБОПиК задержал многодетную мать. По разговорам я поняла, что они тоже опасаются огласки: когда меня привели к следователю, она спросила: "И через сколько ее на НЕХТЕ покажут?" Когда они чувствуют возможность даже информационного наказания, они подстраховываются и не делают чего-то. Одно дело — бить незащищенных 20-летних девчонок, и совсем другое — как будто более защищенных возможной оглаской людей с социальным статусом.
"Покаянные" видео: что они нарушают и как воздействуют на человека
Каждый из сотрудников изображал из себя винтик в системе, маленького человека, который всего лишь делает свою работу. Моя следователь даже однажды сказала мне: "Возможно, мы встретимся с вами на уроке йоги и все это покажется страшным сном". Но я поняла, что разубеждать их или призывать к чувствам бесполезно. Главное оружие — это холодная вежливость и отстраненность, не позволять себе опускаться до их уровня. Так я спокойно просила пьяного продольного на Окрестина вызвать доктора, когда нас искусали клопы, а он говорил, что все отметины из-за того, что мы трогаем лицо руками (мы с девочками делали фейс-йогу). Я позволяла себе высказать мнение, только если ситуация была совсем неадекватной: например, когда на прогулке на Володарского сотрудница СИЗО натравливала на нас собаку.
Конечно, если бы мне сказали, чем все обернется, я бы не поверила: многие вещи были слишком абсурдны. Я была уверена, что являюсь частью платежеспособного звена гражданского общества, которое нужно стране, что государство не будет мстить людям. Но я понимаю, что по-другому было нельзя. Если бы я понимала степень последствий, была бы осторожна, не действовала бы так открыто, чтобы не подставлять себя. Сейчас каждый белорус в своего рода лотерее, у системы есть безграничное количество возможностей сажать людей за решетку. Нельзя открыто высказывать свое мнение, писать в социальных сетях. Регистрация в плане "Перамога", любые фотографии с митингов в открытых источниках и телефоне — особая зона риска. Идет целенаправленная программа уничтожения гражданского населения, поэтому мне тревожно и обидно за тех, кто осознает опасность и остается в стране. Но срок этого не стоит: легче обезопасить себя в другой стране и сохранить здоровье. Расстановка сил сейчас не оставляет других возможностей.
"За месяц до суда мама написала мне, что у нее лимфосаркома"
— Самый страшный этап — неделя до приговора. Я понимала, что на суде не могу притворяться даже нейтральной, чтобы получить меньший срок, потому что они читали мои личные переписки в телефоне. А за месяц до суда мама написала мне, что у нее лимфосаркома, поэтому если бы я попала в колонию, я больше не увидела бы ее. Этот этап сложно пережить, потому что это нечем компенсировать, никаких способов самоподдержки нет.
Но у меня весь период заключения была четкая система. Я придерживалась распорядка, структурируя себе каждый день до отказа: прогулка, йога, книги, медитации, письма, душ (раз в неделю, когда он был). Все дела были скучными и рутинными, но они заполняли день и время шло быстрее. Я вела личный дневник, где прописывала свое эмоциональное состояние, наблюдение о себе и людях. Еще я составила плюсы и минусы тюрьмы. Некоторые из них были высосаны из пальца, но на них можно было опереться. В этом списке было около двадцати пунктов — возможность отрастить естественный цвет волос, поправить форму бровей, четкий план дня и режим, информационный детокс, написание писем. А перед самым приговором я описала систему потерь — то, чего у меня не будет, если я получу колонию. Я понимала, что их придется "отплакать", отгоревать и перенести на долгосрочную перспективу. Из СИЗО я вынесла только дневник и письма, это мой драгоценный багаж.
Опереться на других сильных личностей — не вариант, потому что ни у кого не стоит задача кого-то поддерживать. Люди, которые понимают, что им светит большой срок, не будут тратить на тебя с потенциальной "химией" много энергии. Но хорошо, когда удавалось делать определенные вещи группой. На Окрестина в шоковом состоянии мы все делали вместе: проговаривали благодарности и эмоциональное состояние, пели мантру и делали медитации на расслабление. Меня забрали между уроками йоги, поэтому у меня был настрой на автоматизме учить людей йоге. Но на "Володарке" все оказались без личного пространства и перспективы его получить, поэтому все понимали, что навязывать что-то будет неправильно. Поэтому просто радовалась, если кто-то присоединялся к моему комплексу. Когда я уходила, зарисовала в тетрадке, где мы записывали песни и стихи, базовые последовательности асан. Возможно, это кому-то поможет.
- Инна в день освобождения
В СИЗО важно, чтобы вокруг тебя были стабильные люди — тогда это передается и тебе. Я могу сказать, что из общения с людьми вынесла для себя не какие-то навыки, а ощущение, стремление соответствовать обществу вокруг тебя. Например, мне привили хороший литературный вкус. На нашу камеру заказывалась волшебная литература по рекомендациям Голубевой и Золотовой. Мы читали Солженицына, Брэдбери, Рыбакова, Ремарка. Все это подходило по атмосфере тюремной жизни. Читая "Архипелаг ГУЛАГ" , я не удерживалась и подчеркивала карандашом некоторые фразы, а потом встречала подчеркивания других с комментарием "2020!!!" И я понимала, что человек из соседней камеры совсем недавно это читал.
Еще одним хорошим занятием стали письма. Интересно, что я была по обе стороны: сначала испытывала много стыда и нерешительности, о чем рассказывать, когда писала политзаключенным в 2020 году, а когда села, поняла, что любая информация — кайф. Я просила близких не испытывать ложный стыд за то, что они на свободе, а делиться со мной рассказами, присылать вырванные куски из моих конспектов и книг. С другой стороны, одна девушка в камере после писем закрывалась за шторкой, открывала воду и рыдала, чтобы не было слышно. Она все спрашивала: "Ну зачем мне знать, что вы там сажаете огурцы и помидоры?" То есть никогда непонятно, какие письма как лягут на человека. Но всегда отлично зайдут простые открытки: это цвет, фактура, которые там недоступны. Это аншлаг, который всегда ходил по рукам. Когда я сама писала девочкам уже отсюда, я просто писала, что люблю их и молюсь.
"Два моих высших образования здесь не помогают"
— Уже четвертый месяц, как я нахожусь в вынужденной эмиграции. Чувство опасности прошло, вместо него пришло чувство необратимости, понимание, что мосты сожжены. Дети периодически спрашивают, когда мы поедем домой, а я не знаю, что им ответить.
Психологическая помощь: Как помочь ребенку справиться с травматическим событием
Моя семья раскидана: трое детей со мной, еще двое — в двух других странах. Мама, которая болеет, осталась в Беларуси, я понимаю, что общение со мной ставит под угрозу моих родственников, поэтому мы мало коммуницируем. В целом все наносное дало трещину и отошло: некоторые отношения стало невозможно поддерживать, в том числе с моим гражданским мужем. Для меня это стало хорошей, хотя и вынужденной школой жизни, сосредоточением на себе и своих реакциях, пониманием, когда нужно помочь себе восстановиться.
С точки зрения человека, который сидел в четырех стенах и не понимал, когда он выйдет, сейчас у меня все гораздо лучше. С точки зрения обычной женщины с гражданскими и профессиональными амбициями я понимаю, что я человек без статуса. Здесь люди моего же возраста не воспринимают меня как равную, даже когда я обращаюсь на ломаном польском, для местных жителей я как будто только из-за этого уже глупее них. Мои два высших образования здесь не помогают.
Спасает забота о себе, работа с психологом и валерьянка ударными дозами. Я преподаю йогу как волонтер для таких же, как и я — в основном, белорусов и украинцев. Это держит мой социальный и личностный статус. Но в то же время я понимаю, что языковой барьер и другие правовое поле и менталитет не позволят мне реализоваться как менеджер и быть полноправной частью этого общества, что у меня было в Беларуси. Надеюсь, это получится у детей.
Сейчас невозможно строить планы, но можно сосредоточиться на "здесь и сейчас": возможно, это то, чего многим из нас не хватало. У меня закрыты базовые потребности, я понимаю, что мне очевидно повезло: моих сокамерниц осудили на колонию, а я вышла на свободу и уехала. Поэтому свое личное везение я расцениваю как возможность держать себя достойно. Люди, которые не вышли так легко — моя боль и мой "испанский стыд". Я хочу, чтобы люди были свободны, чтобы эти задержания, дикость и варварство закончились. Мне хочется встретиться с семьей на родине, иметь свой дом и обняться с мамой. Такие очевидные вещи из обычной жизни из простоты сейчас превратились в недостижимую мечту.
