Бывший политзаключенный Артур Эшбаев: "Сразу после освобождения сделал операцию на глазах"
Артур Эшбаев
10 лет назад учителя истории Артура Эшбаева дважды задерживали по политическим статьям, тогда все обошлось штрафом и сутками. Уже в 2022-м его осудили на три года «химии», признав виновным по ст. 342 Уголовного кодекса. Четыре месяца он провел в заключении, а после приговора его отпустили в зале суда. Через некоторое время мужчина покинул страну.
Артур рассказал «Весне» про условия содержания заключенных на Окрестина и Володарского, моральную поддержку сокамерников и то, как читать новости, находясь в заключении.
«Врага очередного веду»
— Сейчас понятно, что диктатура стала более реакционной, — размышляет Артур Эшбаев. — Это нормально с точки зрения истории: власть чувствует себе угрозу и наводит реакцию, ужесточает действия. Понятно, что даже по законодательству мы не заслуживаем уголовных статей, но им же нужно как-то отомстить людям, которые выходили против них.
Когда ГУБОПиК меня задерживал, они действительно верили, что из-за нас Беларусь потеряет суверенитет и начнется Третья мировая. Может быть, отчасти кто-то и понимает там, что совершает ошибки. Среди них были и те, кто злобно настроен по отношению к тем, кто против режима, и те, кто просто выполнял свою работу. Сотрудники ГУБОП еще и заидеологизированы.
Когда меня задержали, Высоцкий — или кто у них там — сидел на переднем сиденье и бил меня кулаком в шею и плечи, спрашивая пароль от телефона. Говорил тому, кто за рулем: «Давай останавливай, сейчас будем другими способами пароль узнавать». Я вспомнил покаяльное видео Миколы Дедка и подумал, что лучше сказать — силы и здоровье мне еще понадобятся. Когда в телефоне он нашел у меня фотографию флага, спросил, где он. Я признался, что в сумке. Он достал его, и когда мы приехали в здание, надел мне его на плечи, на голову — капюшон — и так вел по коридору ГУБОПиКА и кричал: «Врага очередного веду». Хотя двое других, я слышал, отговаривали его от этого.
Когда меня привели и я ждал, пока начальник пообедает, один из них включил мне песню «Вставай, страна огромная» и сказал, что будет обучать меня патриотизму. Я говорю: «Это же я историк, может, мне тебя нужно патриотизму учить?»
«Иногда с утра не открывались глаза»
Когда Артура задержали, у него была запланирована лазерная коррекция зрения, потому что он практически ничего не видел: зрение на одном глазу было -21, на втором — -19. Но все 10 суток на Окрестина, а потом несколько недель в СИЗО он провел без очков.
— Условия в СИЗО ухудшили зрение, — говорит Артур. — Во-первых, там было не самое лучшее освещение — четыре лампочки на всю камеру. Во-вторых, сказывался плохой микроклимат: много людей на небольшой площади, большинство из которых курит. Из-за этого у многих гноились глаза, а иногда был такой тяжелый воздух, что глаза с утра не открывались. Иногда нам давали капли, которые временно помогали, но среда ведь оставалась той же. Поэтому все начиналось опять. Поэтому сразу после освобождения я сделал операцию с удалением хрусталика глаза и заменой его на искусственный, которую планировал еще перед задержанием: врачи меня даже вспомнили.
Полуторачасовых прогулок не хватало, чтобы надышаться свежим воздухом — после этого снова приходилось возвращаться в спертую камеру. Вентилятор разрешали использовать только летом, хотя в подвальных камерах, где Артур провел два месяца, душно было даже осенью и зимой, несмотря на постоянно открытую форточку. Свежий воздух туда поступал, только если в коридоре открывали форточку, но по просьбе заключенных этого никто не делал.
Ничего не меняется? Учителя истории, которого 10 лет назад уже судили "по политике", снова осудили "по политике"
Из-за плохого освещения было сложно читать, но Артур осилил несколько книг из списка, который передали волонтеры. Какие книги находятся в тюремной библиотеке, для заключенных по-прежнему большой секрет: чтобы получить определенную литературу, нужно написать в заявке ее название, а списка книжек, которые есть в наличии, ни у кого нет.
— Поэтому как-то раз я написал, что хочу почитать книги на историческую тему, — вспоминает Артур. — Хотел хотя бы что-то научно-популярное. Но мне ничего не приносили. Единственное — я прочитал «Sapiens» Ноя Харари, но его я заметил у одного из сокамерников. Еще Артём Соловей посоветовал мне почитать Виктора Франкла — его книга «Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере» помогла мне осознать, что это — испытание, которое нужно пережить, как лучше адаптироваться к условиям, в которые попал.
Сейчас Артур сам не понимает, как можно было адаптироваться к камере 5 на 4 метра, где одновременно находились 24 человека, а утренняя очередь к умывальнику и туалету, который представляет собой одно помещение, могла занимать полтора часа.
«При выходе из карцера нас заставляли согнуться в 90 градусов»
Но даже такие условия показались хорошими после 10 суток на Окрестина.
— Со мной на Окрестина был человек, который уже проходил через Володарку, — рассказывает Артур Эшбаев. — Он говорил: «Терпите, ребятки, будет легче». И действительно: на Володарке у тебя, по крайней мере, сразу есть матрац и подушка, можно переодеться, умыть лицо и руки, почистить зубы. Уже не бетонный пол и не холодно. А сотрудникам Окрестина, видимо, нравится устраивать фильтрационный лагерь из своего учреждения. Дважды за ночь нас поднимали и мы должны были называть свои имя и фамилию.
- Фото, за которое задержали Артура. Он — третий слева
Артур вспоминает, что сразу он попал в обычную камеру, но на третий день его перевели в «карцер для политических», хотя за сутки до этого ему только сбили температуру, которая поднялась у него после задержания. В карцере содержалось шестеро человек вместо одного, а седьмым по очереди то в один, то в другой карцер политическим подсаживают человека без определенного места жительства со вшами.
— Дважды в день нас выгоняли на осмотр, — говорит Артур. — При выходе из карцера нас заставляли согнуться в 90 градусов, глаза уставить в пол, руки — выставить крыльями вверх — и бегом на выход. С какого-то дня стали включать музыку группы «Мираж». Со мной сидел Руслан Богдановский, который вместе с пассажиром включил «Муры» возле Окрестина на «Тесле». Перед тем, как выпустить его после 30 суток, с ним проводили воспитательную беседу — думаю, там был сотрудник КГБ.
Был еще один ужасный случай. Нам в карцер закинули 19-летнего парня с сердечным клапаном. У него должен быть особый режим — еда, лекарства, поэтому он практически ничего не ел, пил только компот. И через два дня у него случился приступ. Когда мы стали барабанить в дверь, подошла медсестра и стала через кормушку говорить, что нам делать. Мы пытались ему помочь, но лучше парню не становилось. Потом мы уже говорим: «Давайте мы выйдем, заходи сюда, делай что-то — ты же врач». Она зашла, стала откачивать его нашатырем, но в итоге сказала надсмотрщикам вызывать скорую. Тогда парня перевели в обычную камеру — я так понимаю, чтобы врачи не увидели, что парень с больным сердцем лежал в карцере на бетонном полу. Его увезли и назад больше не вернули — я так и не знаю, что с ним было дальше.
(Не)оказание медицинской помощи как на Окрестина, так и на «Володарке» зависело от непонятных субъективных причин. Когда у Артура в ИВС поднялась температура, врач пришла в течение часа, померила температуру и дала выпить жаропонижающее с интервалом. На следующий день другая врач пришла еще раз и проверила температуру. Поскольку ее не было, Артура отправили в карцер. Но часто политзаключенный слышал «Вас сюда не лечить привезли» на просьбы позвать врача. На Володарского регулярные обходы делала дежурная врач, хронически больным приносили таблетки. Но с более масштабными моментами — например, больным зубом — помощь оказывалась небыстро.
«Никто из политических не осознает себя преступником»
Артур вспоминает, что после «общения» с ГУБОПом и диких условий на Окрестина политические приходили в камеры на «Володарку» понурые. Но когда встречали там таких же попавших в беду из-за своих убеждений, приободрялись. В первой камере политзаключенных вместе с Артуром было пятеро, во второй — сначала только двое, но с декабря по март их стало уже 15-16 — многие «заехали» по ст. 130 Уголовного кодекса.
— Все сразу стараются друг друга поддержать, — говорит Артур. — Расспрашивают, как в семье, если человек переживает — ему стараются помочь. Никто из политических не осознает себя преступником, хотя понятно, что на суде каждый выбирает тот или иной способ защиты, чтобы получить меньший срок. Бывало, что человек уходил в депрессию — таких стараешься поддерживать тоже, но иногда человек и сам не хочет общаться.
Тот человек нашел для себя выход: когда все ложились на отбой, он садился на край стола — там было не видно, что ты там сидишь, — и то читал, то писал длинные письма под светом луны брату и девушке. Он сидел так часов до 4-5 утра, а потом отсыпался днем на отдаленной полке. Еще со мной сидел Артем Дмитриевич Соловей: у него было нормальное настроение, хотя он понимал, что получит большой срок. Это мы не верили. Он сильно поддерживал меня.
Мужчина говорит, что на Володарского не было особого давления на политических. Дополнительные переклички и запрет лежать на нижнем ярусе — некоторые способы давления на политзаключенных. Один из дежурных любил влететь в камеру без предупреждения и поймать заключенных на нарушениях: например, если кто-то по привычке повесил одежду на кровать.
- Артур Эшбаев в зале суда
Давление на политзаключенных выражалось в ограничении переписки. Артуру письма приходили с задержкой: на входе проверяли 3-5 дней, на выходе — случалось и по 8. Чаще всего ему доходили письма от жены и сестры, дважды доходили письма от волонтеров. Когда уже Артур отправлял что-то бывшим сокамерникам, ничего не доходило.
— Мне нравилось, когда жена писала о том, что происходит у нее, друзей, — рассказывает Артур. — Волонтерка писала мне, что происходит в городе, как пилят деревья, делают дороги, какие настроения у людей — мне нравилось читать и такое. Мы же понимали, что близким в такой ситуации еще тяжелее, что им нужно поддерживать и нас, и себя. Поэтому важно просто не волноваться за близких и друзей. Конечно, там понимаешь, что люди пишут, а письма не передают — и это напрягает. Сильно фильтровали по письмам Артема Соловья, доходило чуть ли не 1-2 в месяц. Когда письма раздавали, все говорил, что не может быть так мало, что опять не пропускают. Дима Подрез даже писал заявления с просьбой вернуть письма, которые приходили ему, пока он был в карцере. Но так ничего и не добился.
«Мы узнали про войну из новостей»
Артур замечает, что за 4 месяца, которые он пробыл в заключении, общество еще больше погрузилось в страх. Люди еще больше боятся общаться, обсуждать политику и экономику.
— Конечно, никто не ожидал, что наш диктатор вступит в войну на стороне другого диктатора, — говорит Артур. — Нас в СИЗО тоже возмутило, когда мы узнали, что началась война. Когда я вышел и стал читать новости полностью, был в шоке. Хотя по оттягиванию судов, по речи Путина перед войной, по учениям мы догадывались, что что-то будет.
Мы узнали про войну из новостей. Когда люди стали ходить «на кабинеты», общаться с адвокатами, стали понимать, что информация не такая радужная, как это все описывалось в наших источниках. Мы верили, что справедливость на стороне Украины, что у них получится отстоять свою страну. Мы пытались анализировать и сопоставлять факты, слышали про антивоенные протесты в Беларуси 27 февраля. К нам приходили «Белорусы и рынок» и «Российская независимая газета», а в остальных газетах приходилось читать «шиворот-навыворот». Например, если про событие выходит пять строк — произошло что-то серьезное. Если выходят памфлеты, где кого-то хаят — киберпартизан, например — значит, понимали, что люди негодуют.
Еще мы негодовали, что столько людей приходит по статье 342. Мы не понимали: неужели люди не понимают, что нависает опасность, что хватают всех подряд, почему остаются в стране?
Суд над Артуром проходил два дня, оба из которых политзаключенный провел в наручниках перед собой. На второй день ему назначили только оглашение приговора — и мужчина провел еще ночь на Володарке. После приговора он уехал из страны и сейчас находится в безопасности.
Помочь Артуру:Номер карты (счет открыт в Польше): 5168 7629 8271 9967 |
