"Администрация приложила руку, чтобы жизнь превратилась в ад" — Ирина Счастная о годах в колонии № 4
Активистку Ирину Счастную задержали в ноябре 2020-го сотрудники, которые были переодеты в форму ЖЭС. Это произошло прямо у нее дома. Вернуться женщина смогла только летом 2024 года, но застала там только стены, которые стали свидетелями ее задержания. Через два дня после освобождения Ирина покинула Беларусь, чтобы воссоединиться с семьей — сыном и мужем. Бывшая политзаключенная, которая пробыла за решеткой почти четыре года, сейчас сталкивается с новыми вызовами — от адаптации к новой стране и восстановления отношений с сыном до психологического восстановления после перенесенных испытаний. Ирина Счастная рассказала об условиях содержания в гомельской женской колонии № 4 и сложности ресоциализации после освобождения.
- Ирина Счастная на суде. Фото: Белапан
"Приходится привыкать к новым условиям и новой стране"
После тяжелых лет заключения Ирина пытается восстановиться, но это сложно:
"Сейчас, честно говоря, еще тяжело. Ведь предыдущие годы находилась за решеткой, а потом сразу началась новая, необычная жизнь, к которой я не привыкла. Сейчас приходится привыкать к новым условиям и новой стране. Все выглядит непонятно... Нет определенной картинки будущего. Просто проживаю каждый день с каким-то страхом или чем-то таким подобным. Понятно, что все, что дорого, осталось в Беларуси. Конечно, со мной моя семья, но в Беларуси — моя жизнь".
Самым эффективным способом справиться со стрессом Ирина называет время, проведенное наедине:
"Вот просто быть одной в квартире или одной гулять по городу. Это самое лучшее…
У меня есть запись к специалисту, так как я понимаю, что самой будет трудно вернуться к тому состоянию, которое было до задержания. Возможно, это будут какие-то лекарства. Очень досадно от того, что тяжело находиться с людьми, которые мне ничего плохого не сделали. Мне очень тяжело находиться среди людей, даже среди своих. Сам факт нахождения среди людей — естественный экзамен для меня. Стоишь и думаешь, чтобы поскорее сбежать домой и никого не видеть. Я понимаю, что так жить все время нельзя и надо что-то делать. До задержания я была очень открытой, со всеми общалась, у меня было много друзей. А сейчас что-то произошло за это время..."
"Все время казалось, что вот-вот появятся и схватят"
Ирина в Беларуси после освобождения до выезда успела побыть всего два дня — и эти короткие часы были полны тревоги и страха перед новым задержанием. Она мечтала о прогулке в родных парках, но так и не нашла в себе силы покинуть квартиру.
"Я ничего не успела, так как у меня было очень плохое моральное состояние. Все время казалось, что вот-вот появятся и схватят. Изначально были планы сходить в Севастопольский парк и Парк Челюскинцев, но когда я приехала на квартиру, где мы до всего этого жили вместе с мужем и ребенком, то просто захотелось остаться в той квартире. Думала о том, что когда-то мы здесь с котами жили, а сейчас здесь ничего — только стены, которые помнят что-то. Страшно было выходить. Я переночевала и на следующий день уже покинула родину".
Когда Ирина вернулась через четыре года в квартиру, где ее задержали, было чувство, словно вернулась с помощью машины времени.
"Когда закрывала дверь, у меня не было понимания, что уезжаю навсегда, хотя сейчас осознаю, что это не так. Даже, если все изменится, сын не собирается возвращаться в Беларусь. Он говорит, что к бабушке и дедушке может съездить, а также, чтобы посмотреть на свою родину. Но жить там не будет, так как пока отстроится все до европейского уровня, он пропустит время, а ему нужно обучаться и получать образование. С прагматической точки зрения, лучше оставаться здесь. Кроме того, у него плохие ассоциации с Беларусью. Он очень испугался, когда меня задерживали, для него это был шок и стресс. Он два года занимался с психологом после задержания. Поэтому у него Беларусь ассоциируется не с родиной, а со страхом и жизненной трагедией".
"Не могла принимать мысль, что мы какое-то время не увидимся с сыном"
- Ирина Счастная с сыном. Фото: "Белсат"
За время заключения Ирины сын вырос из 10-летнего ребенка в 14-летнего подростка. Женщина вспоминает, что разлука с ним переживалась очень тяжело:
"Мы с ним до 18 ноября 2020 года — дня, когда меня задержали — мы с ним были очень близки. Он был таким домашним мальчиком, который с нами ходил за ручку. В семье все внимание было на него. И когда это все так брутально прорвалось, когда на его глазах меня забрали, я очень переживала и скучала. В первое время я не могла принимать мысль, что мы какое-то время не увидимся с сыном. Но спустя время пришло осознание, что это уже большой человек. Когда в колонии были видеозвонки, то я замечала, что он немного от меня ограничился, у него личная сейчас жизнь. Я это все понимаю. Сейчас мы как-то отстраиваем наши отношения, хотя все не так круто, как себе представлялось и как хотелось. Но, полагаю, что ничего критического нет. Мы любим друг друга, просто нужно еще немного времени.
Когда была в заключении, имела мечту, что мы будем гулять по нашим родным местам — Севастопольскому парку или Парку Челюскинцев. Хотелось того, что раньше было. А теперь все другое. Мы ходим куда-то вместе. Например, недавно водила его в пиццерию. Нравится ходить с ним в места, где можно поговорить — он тогда больше раскрывается, начинает что-то рассказывать о своей жизни. Понимаю, что если я здесь и появилась, нельзя ломать его привычный мир, к которому он привык за эти годы. Поэтому делаю это все осторожно и аккуратно".
"Говорили, что поеду я в СИЗО, а не домой"
Политзаключенную отпустили из колонии 29 июня 2024 года. Она рассказывает, что освобождение прошло очень стрессово и тяжело:
"Меня сразу не освободили вместе со всеми, а держали несколько часов прямо в помещении типа душевой — ничего при этом не объяснив. Мы выходили вчетвером — троих отпустили и сказали: "Выходят все, кроме Счастной". Но за несколько месяцев до освобождения мне начали говорить, что меня обязательно задержат и я не выйду. Оперативники говорили, что приедут следователи и возбудят новое уголовное дело против меня, и поеду я в СИЗО, а не домой. Поэтому сидела эти часы и не понимала, что происходит. А с учетом угроз, которые слышала все время, на протяжении последних месяцев, оно наложило особый отпечаток. Это стало причиной моего очень плохого морального состояния на время в Беларуси.
Вечером перед освобождением сотрудники подловили меня видеокамерой и сказали: "Ну вот, Счастная, обещай, что не будешь давать интервью экстремистам и недружественным странам". Я это и сказала. Но ведь я ни капли не соврала, так как, во-первых, ни одного экстремиста в моем окружении нет, а во-вторых, если у нас и есть одна "недружественная" страна, то с ней я точно никакого общения иметь не буду".
"Это жизнь в таких условиях, когда ежедневно понимаешь, что неприятность может прийти буквально в любую минуту"
- Ирина Счастная. Фото из социальных сетей
Ирину удерживали в местах неволи почти четыре года по обвинению в "подготовке к участию в массовых беспорядках". В разговоре с нами она просит не публиковать имена женщин из колонии, чтобы в никоем случае не навредить им. Среди самых тяжелых воспоминаний Ирины — почти три года, проведенные в гомельской женской колонии. Она описывает условия содержания как "ад", где унижение и давление были частью повседневности:
"Самым сложным в заключении было то, что почти ежедневно твое человеческое достоинство топчут в грязь. Это постоянные унижения, запугивания и давление. Например, я просто иду по колонии, а сотрудник может сказать: "О, предательница идет!" Возможно, это мелочь. Но если эти мелочи налагаются друг на друга, становятся невыносимыми. Это нечеловеческие обыски, когда твои вещи просто летят в одну гору. Не важно, что это: сигареты, канцелярия или письма — просто все сбрасывается в кучу, а ты потом сидишь это разбираешь. Это невозможность получить медицинскую помощь. Это жизнь в таких условиях, когда ежедневно понимаешь, что неприятность может прийти буквально в любую минуту. Это жизнь в страхе. Ты не можешь расслабиться и жить, даже в условиях режима. Ладно, окей, если бы меня не трогали, если я бы просто, как все просыпалась, шла на работу и спокойно возвращалась, ложилась спать, не было бы так страшно. Но, кроме режима, есть особое отношение к тебе, и они этим пользуются. Самый распространенный вопрос, который обсуждается среди политзаключенных в колонии: "Почему они ведут себя так, словно думают, что мы отсюда никогда не выйдем? Неужели они не понимают, что мы выйдем?" Администрация учреждения приложила руку, чтобы жизнь там превратилась в ад".
"Политических на этот снег определяют в первую очередь"
Ирина, рассказывая об условиях содержания, говорит, что многое использовалось в качестве давления на политзаключенных, например, инвентарные работы:
"Если первая смена на промке, то нужно встать в шесть часов, а в 6:20 уже выходить на завтрак. За эти 20 минут воспользоваться умывальником — их восемь на 80 человек в отряде. Поэтому нужно выстоять очередь перед тем, чтобы помыться и почистить зубы, а потом бежать застилать кровать по образцу конверта. Потом нужно одеться по нужной форме — одной из трех, сходить в туалет. Эти 20 минут ты бегаешь, как угорелая и стараешься все успеть. После работы не факт, что когда вернешься, будешь отдыхать, так как ставят дежурства: мыть коридор, туалет или умывальник, либо просто сидеть за столом два часа. Или стоять "на калитке" — входе в отряд в так называемый локальный участок. А зимой чистить снег — совковыми лопатами или лопатами нужно загребать этот снег и забрасывать в мешки для картофеля, а потом их нужно тащить в специальное место для выброса снега. Это дурдом! Политических на этот снег определяют в первую очередь. Это физически тяжело. Снег, особенно когда мокрый, очень тяжелый. На руках появляются мозоли, а сама ты очень сильно потеешь. Это не то, что не мужское занятие, это не человеческое занятие".
Среди способов давления на политзаключенных Ирина также называет запреты ходить в церковь, посещение в клубе развлекательных мероприятий, а также спортзал.
"Такие ограничения существуют, в принципе, везде. Политическим нельзя дополнительно ходить на фабрику, чтобы не давать возможности заработать больше денег. Также политзаключенным нельзя обучаться в их колледже, где можно было получить специальность швеи, парикмахерки и другие. Все могут получить это образование, а политические — нет. Я назвала только то, что вспомнила, а, на самом деле, ограничений очень много. И очень много неограничений по работе: если какие-то инвентарные работы, то это политические. Как в моем отряде звучало всегда: "10-я категория [экстремистский профучет], встаем и выходим!"А там — то металл таскать, то песок.
На работе мы всегда подписывали бумажки, что ознакомлены с правилами безопасности, но никаких лекций не было. Думаю, с работой мне там повезло. От меня не требовали чего-то сверх способностей. Но все изменилось где-то за полгода до моего освобождения, когда бригадиркой поставили одну осужденную — очень неприятную личность, работавшую на оперативный отдел. Она позволяла в отношении всех 20-ти женщин в бригаде такие вещи, что просто ужас. Всегда оскорбляла и угрожала, относилась пренебрежительно. Это было трудно выдержать морально. Жалобы пытались писать, но они не работали, так как она ценная сотрудница для администрации. Одна осужденная ей сказала: "Ты что себе позволяешь?" Так ее в ШИЗО отправили. Начались на работе обманы и манипуляции с деньгами. В последний рабочий день эта особа сказала: "Лучше быть пропитой алиментщицей, чем такой, как ты — политической".
Вобще я старалась минимизировать отношения и беседы с обычными осужденными. Я разговаривала по необходимости и бытовым моментам. Я так делала, потому что думала, если буду держаться особняком, это поможет себя сохранить. Среди обычных осужденных были приятные женщины, с которыми мне хотелось общаться, но я этого не делала, чтобы за связь и разговоры со мной их не наказали. Администрация не поддерживала, когда дружили политические и не политические".
"На месяц на человека выдавали только одну упаковку прокладок"
Также Ирина отмечает трудности условий для женщин, для которых требуются дополнительные условия:
"В отряде 80 человек, а это пять унитазов, восемь умывальников и только одно биде, где можно сделать гигиенические дела. На месяц на человека выдавали только одну упаковку прокладок, в которой было их 10 штук. Это очень тяжело. Нужно понимать, что обычным осужденным можно делиться между собой, особенно, если они сотрудничают с оперативным отделом. А если политическая поделится прокладкой с кем-нибудь, то пойдет на комиссию по наказанию. Женщинам в колонии очень трудно, что тут говорить. Но заключенные, которые удерживаются давно, говорили, что прокладки начали выдавать только с появлением политзаключенных. А до тех пор ничего не было. Женщины, которые не имели помощи, справлялись как-то своими средствами. Поэтому были распространены случаи, когда из сушек исчезали полотенца. Вот как жить женщинам, если нет помощи, а в такие дни выгоняют на работу или инвентарные работы?
Но и по моим ощущениям, когда в колонию попали первые политзаключенные, это местечко оцивилизовалось немного. Я же расспрашивала об условиях заключенных женщин, которые давно сидят, они рассказывали, что до 2021 года невозможно было есть здешнюю пищу, потому что такое даже свиньям не дают. Но приходилось есть. Наверное, они задумывались, что люди, которые будут выходить, будут рассказывать на свободе об условиях. Но в целом с появлением политических в колонии режим стал более строгим, и это чувствуют все.
Декоративную косметику нельзя было передавать в колонию, поэтому я приобрела в местном магазине тушь, тени. Крем для лица и рук мне передавали. С еще одной политической мы делали физические упражнения. Делали хоть что-то, чтобы себя поддерживать, ведь женщина это и есть женщина, поэтому хочется сохранить, если не красоту, то черты чего-то женского. Я старалась постоянно себя поддерживать. У меня была внутренняя установка, что если в этом пункте опущу руки, будет совсем плохо".
"Администрация относилась к беларусскому языку, как бык к красной тряпке"
- Ирина Счастная после освобождения
Ирина говорит во время интервью на хорошем беларусском языке. Когда мы это отметили, она начала рассказывать:
"Честно говорю, не считаю, что у меня такой хороший беларусский язык. Просто до задержания я читала беларусские художественные произведения, новости по-беларусски, но в семье и с друзьями мы разговаривали по-русски в основном... Но сейчас, когда я вышла, все изменилось, так как мой муж выучил беларусский язык и старается разговаривать на нем. Друзья тоже, после событий в Украине перешли на беларусский язык. Поэтому нет никаких сложностей поддерживать тот уровень, который есть".
Как говорит Ирина, в заключении беларусский язык использовала нечасто и на это есть несколько причин:
"Редко разговаривали с кем-то из политических, чтобы не терять практику. Могли минут 15 поговорить и обсудить какие-то темы.
Разговаривать в колонии на беларусском языке, скажем так, было очень неудобно. Ведь администрация относилась к нему, как бык к красной тряпке. Были даже случаи наказания политических за это. Во-вторых, не все зэчки его воспринимали. Часто слышала, когда я разговаривала по-беларусски, такие реакции: "Я не понимаю этого языка! Ты говоришь, а я не понимаю!" Тогда я спрашивала: "А где ты училась? Там не преподавали беларусский язык, что ты его не понимаешь?" Там такой контингент, что они не понимают беларусского, для них это чужой язык. Хотя встречались среди обычных осужденных и такие, которые говорили: "О, как здорово услышать беларусский язык, потому что никогда в жизни его почти не слышала". Но в основном говорили: "Мы не понимаем".
"У меня выявили заболевания, которых у меня до заключения не было"
Уровень медицинской помощи Ирина оценивает как очень низкий, и вспоминает случаи, когда сама сталкивалась с этим:
"Чтобы получить какие-то таблетки, нужно отстоять в большой очереди. А бывало, что вообще фельдшера нет и люди остаются без таблеток. Если есть температура, но низкая, то больничного никто не даст. Но те, кто сотрудничает с администрацией, просто идут к фельдшеру и говорят, что просто не хотят идти на работу. И сразу им выписывают семь дней больничного. И они просто отдыхают и здесь мы сталкиваемся с тем, что ты есть политическая. Сколько раз я видела, когда у девушек была невысокая температура, и не давали больничный. Если температура больше 39, то дадут этот лист. Но если болит живот или проблемы с давлением, например, то будешь ходить на работу и никто тебя не пожалеет.
В колонии существует обязательный гинекологический осмотр, но за три года я на него попала лишь однажды. Также по записи можно записаться к гинекологу. А как-то позвонили и сказали мне и еще нескольким женщинам идти в медчасть. Когда мы пришли, сказали раздеваться и давать руку на прививку. Но я заявила, что без соответствующего медосмотра не знаю, пойдет ли мне на пользу эта прививка, или наоборот навредит. Я единственная, кто отказался. Я не против прививок, но это должно быть цивилизованно. Тот случай меня очень впечатлил, как по определенному приказу людей без медосмотра, без измерения давления и температуры повели на прививки. Это маленький пример, но показательный".
Также Ирина говорит, что после заключения у нее появились проблемы со здоровьем, которых раньше не было:
"Я полностью прошла обследование и у меня обнаружили заболевания, которых до заключения не было. Это довольно неприятные заболевания. Это требует помощи, конечно".
"Все понимают, какое это время — надо спасать жизнь"
За восемь месяцев до освобождения Ирине присвоили статус "злостной нарушительницы режима". Поэтому звонить родственникам она могла только раз в месяц.
"В 2022 году, когда было большое давление на меня: это визиты в отряд, разговоры, пересмотр всех моих вещей, огромные горы из вещей после обыска, угрозы, оскорбления типа "дебильная, тупая", как-то у меня нашли под подушкой таблетки. Из-за того, что я политическая, этого было достаточно, так как был приказ давить — на все время заключения. И я попала в этот их список. Это все скопилось в одно время, и я морально не выдержала. Мне казалось, что если я сама себя не буду спасать, то меня уже никто не спасет. В какой-то момент я подошла к оперативнику и сказала, что отказываюсь принимать пищу, потому что мне это все надоело. Он сказал: "Пишите". Но я отказалась, потому что понимала, что это сразу будет ШИЗО. Но голодовки не получилось, так как со мной поговорила одна политическая и очень попросила и объяснила, почему это надо остановить. Я остановила, и от меня отстали. Больше меня не трогали. Полагаю, что они наблюдали за мной и сделали вывод, что я человек непредсказуемый и могу сделать все, что угодно. Думаю, тот поступок тогда и спас меня от ШИЗО".
"ШИЗО — очень эффективное средство сделать с человеком то, что им нужно"
Вообще Ирина говорит, что помещение политзаключенных в ШИЗО в качестве способа давления — распространенное явление в гомельской колонии № 4.
"Туда попадали женщины, которым вообще туда нельзя было попадать: и по состоянию здоровья, и по всему. Я знаю женщину [ее имя не называется в целях безопасности], на которую так давили ради признания вины. Ее просто не выпускали из ШИЗО, пока она не согласилась. Мы ей говорили, чтобы она подписала, потому что попросту оставит в этом ШИЗО свою жизнь и здоровье. Все понимают, какое это время — нужно спасать жизнь. В конце концов она это подписала, и ее перестали трогать. Но в ШИЗО она отсидела очень много и в очень жестких условиях. Мы все за нее очень волновались и плакали, когда не знали, что делать. Девушки до нее достучались, и она сама поняла, что это уже вопрос ее жизни. Поэтому ШИЗО для них — очень эффективное средство сделать с человеком то, что им нужно".
"Мы не должны обвинять людей, что они стремятся вырваться отсюда всеми возможными средствами"
- Ирина Счастная после освобождения
Бывшая политзаключенная считает, что есть соответствующий приказ на то, чтобы все причастные к событиям, связанным с 2020-м годом покаялись и осмыслили все, поэтому в колониях происходит такое давление за "признание вины".
Ирина в разговоре вспомнила и день приговора, который в отличие от самого суда был открытым и общественность смогла увидеть политзаключенных:
"День, когда нам озвучили эти приговоры, никто о них не думал. Дело в том, что именно в этот день, 25 мая 2021 года, мы узнали через адвоката страшную новость, что не стало Витольда Ашурка. Это был такой шок, что мы просто не могли осознать, как это так. Поэтому, когда озвучивали приговоры, мы к ним серьезно не относились. И само по себе судилище было как фарс. Невозможно воспринимать то, что там говорили эти судьи, прокуроры. У кого-то была надежда, что все скоро закончится, но у меня такой надежды не было. Но на судах мы друг друга поддерживали и у нас была хорошая атмосфера. У нас была внутренняя солидарность. Вообще суды воспринимались не как суды, как нечто решающее, а так, что мы заново увидимся, поделимся новостями, что-то обсудим".
Ирина вспоминает, что в 2021-м году, когда она только попала в колонию, тема с помилованием была очень актуальной:
"Я помню случай, когда пришла с работы, меня срочно вызвали к начальнице отряда. Она начала спрашивать об образовании, семейном положении и других вопросах. Я ответила на все — я же не знала, для чего это в колонии. А потом спросила, для чего ей мои данные. На что она ответила, это характеристика на помилование. Я удивилась, так как никакого помилования не писала. Когда потом у меня спрашивали, буду ли я писать на помилование, то я понимала, что геройски нельзя отвечать, поэтому говорила, что посоветуюсь со своим адвокатом. Просто тянула все время. Естественно, никакого помилования я не писала.
Сначала в 2021 году, когда все еще казалось не так грустно и страшно, как сейчас, были такие соображения, что писать помилование — это акт коллаборационизма. Я говорила всегда в таких случаях, что у каждого своя судьба, своя история и свой моральный крест. Мы не должны обвинять людей, которые стремятся вырваться отсюда всеми возможными средствами. Если кто-то решил писать помилование, то это только ее дело. Сразу еще приходилось спорить, но когда ситуация становилась более ужасной, то никто даже не говорил ничего подобного. Другое дело, что эти помилования, когда я сидела, почти не работали".
В настоящее время Ирина ищет пути к восстановлению и старается жить с пониманием, что будущее еще может измениться.
"Хочу не бояться людей, каких-то компаний. Нужно снова научиться жить в социуме. Думаю, если удастся себя довести до нормы, то начнет налаживаться жизнь", — подытоживает Ирина.
