"Они стараются сделать всё, чтобы люди больше не улыбались", — бывшая политзаключённая

Минчанка Алина (имя изменено в целях безопасности) окончила университет, поработала в Беларуси и хотела переехать в Польшу, но на белорусской границе её не выпустили из страны. Таможенники сообщили девушке, что у неё запрет на выезд, высадили из автобуса и сказали самостоятельно разбираться с причинами ограничения в Минске. Оказалось, что против Алины было возбуждено уголовное дело за участие в послевыборных акциях протеста по ст. 342 Уголовного кодекса. За это она почти два месяца провела в заключении и в апреле этого года была приговорена к "домашней химии". Бывшая политзаключённая, всё же оказавшись в Польше позже на несколько месяцев, рассказала "Вясне" о камере особого контроля начальника ИВС, голый досмотр и умывание пакетом из-под прокладок, окрестинский вирус, голосование на выборах в жодинской тюрьме, про уход за собой и переезд "Володарки" в Колядичи. 

Иллюстративное фото spring96.org

"Если меня не взяли сразу на границе, значит ничего серьёзного"

В середине февраля 2024 года Алина планировала переехать из Беларуси в Польшу, но на белорусской границе девушку не выпустили, объяснив, что у неё стоит запрет на выезд из страны и ей следует обратиться в Отдел по гражданству и миграции в Минске.

"Пограничник мне сказал: "Сегодня Вы никуда не поедете". Пришлось высаживаться из автобуса, забирать чемоданы и как-то выбираться с границы. Меня не арестовали, а просто вывели за шлагбаум".

Утром в понедельник Алина с родителями поехали в Отдел по гражданству и миграции, чтобы выяснить причины запрета девушки из страны.

"Я сама поехала, потому что подумала, что, если меня сразу не взяли на границе, а отпустили, значит ничего серьёзного. В Отделе сотрудница взяла мой паспорт, ушла куда-то на пару минут и вернулась с какой-то бумагой. Потом она подошла ко мне, посмотрела в глаза своими голубыми густопрокрашенными тушью глазами и спросила: "У Вас есть секреты от родителей?" После того, как я сказала "нет", она мне сообщила, что против меня возбуждено уголовное дело. И добавила: "Не врите, Вы сами знаете за что". Я вообще не понимала, что происходит, потому что до этого момента мне никто ничего не говорил. Женщина сказала, что в наших же интересах поехать к следователю самостоятельно. Через какое-то время, находясь уже в заключении, я понимала, что, если бы я всё же не поехала тогда сама, то за мной приехали бы сами, и, возможно, разгромили бы ещё квартиру, как это делали у других девочек".

Алина с родителями с Отдела сразу поехали в Следственный комитет. Они очень надеялись, что из-за того, что девушка явилась самостоятельно, всё обойдётся просто допросом. По словам минчанки, они также предполагали, что это какая-то ошибка. Но для Алины всё обернулось наихудшим способом. 

"Следовательница меня уже ждала с открытыми дверями. Она у меня сразу спросила: "Где ты была?" Я не поняла: в смысле, где я была? Но она имела ввиду 2020-ый год. При мне она открыла большую папку с уголовным делом, где показала мне чёткую фотографию меня на акции протеста. Это был скриншот с видео, которое нашли у другого человека. Мне рассказывали, что это видео он хранил у себя на ноутбуке — человек целенаправленно снимал людей и хотел сделать документальный фильм, но его задержали. Неизвестно, как много ещё людей задержат по этим материалам. Сейчас протестующих ищут по фото и видео других задержанных, которые находят у них в технике".

"Во время допроса один из сотрудников наклонялся ко мне и шептал матом, что якобы хватит врать"

Как выяснилось, уголовное дело против Алины было заведено ещё в декабре 2023 года, но задержали её только в середине февраля.

"Как сейчас работают следователи по делам из-за участия в митингах: они задерживают человека под самое закрытие дела. Они ведут дело, сами собирают доказательства, а когда приходит срок закрывать дело, то хватают человека, везут его на допрос, помещают под стражу на пару недель и после суда отпускают на "химию". Так было у меня и у других девочек, которых я встречала в заключении. Я пришла к выводу, что они делают так, потому что тюрьмы сейчас реально переполнены. Очень много людей в следственных изоляторах спали на полу (в ИВС это по умолчанию). В тюрьмах людей больше, чем мест. Самое страшное, что сейчас в Беларуси театры закрываются, а тюрьмы строятся". 

Пока Алина несколько часов ждала допроса у следовательницы, в Следственный комитет приехали сотрудники ГУБОПиКа.

"Началась не очень весёлая часть. Сотрудники забрали у меня телефон прямо в коридоре Следственного комитета и начали там рыться. Начались запугивания, хотя им стараться особо не надо было, я и так была очень напугана. Я до этого после границы два дня от стресса ничего не ела, поэтому была никакая.

Во время допроса у следовательницы один из сотрудников наклонялся ко мне и шептал матом, что якобы хватит врать, ибо мы с тобой будем по-другому разговаривать. Он намекал на физическое воздействие. Это всё было мерзко. После допроса следовательница сказала мне, что у неё ко мне растёт ненависть". 

Девушка вспоминает, что перед поездкой в государственные органы она даже не подумала, чтобы как-то утеплиться на случай, если её всё же задержат и отправят в изолятор, поэтому она была в офисных брюках и шубке.

"Самое страшное — это то, как реагировали родители. Они были в абсолютном шоке. Родители никогда подумать не могли, что против меня может быть возбуждено уголовное дело и меня задержат". 

"Мой адвокат теперь находится там, где была я"

Иллюстративное фото spring96.org

На первый допрос Алине назначили адвоката. Он ей сказал, что после него она поедет на Окрестина, но дал надежду, что девушку через 10 суток могут выпустить под залог.

"Но адвокат даже не подавал ходатайство об этом, как оказалось. Хотя мои родители и деньги собрали, и просили его. На допросе адвокат просто присутствовал, иногда, когда я терялась, подсказывал мне кивками головы ответы. После допроса он шутил с моей следовательницей и они очень задорно смеялись. Но этот адвокат остался до конца моего дела, так как мы боялись как-то навредить".

Забегая вперёд, отметим, что Алина закрывала дело у своей следовательницы уже с другим адвокатом, потому что первого задержали:

"Новая адвокатка, которая пришла вместо моего адвоката, попросила у следовательницы на закрытии дела несколько минут наедине со мной. Она мне сообщила, что мой адвокат теперь находится там, где была я [на Окрестина]. Она отметила, что "это издержки профессии в Беларуси". Но я не понимала, что происходит. От других девочек я узнала, что задерживают адвокатов, которые защищают политзаключённых. По слухам, которые там ходили так задерживали до 12 адвокатов. И мой адвокат был одним из тех, кто попал под рейд. Через некоторое время он пришёл сам ко мне и я узнала, что к нему домой ночью ворвались и задержали за "неповиновение при задержании", а именно то, что "долго открывал дверь". Ему назначили 15 суток ареста. Адвокат мне сказал при встрече: "Когда я приходил к тебе в ИВС и видел, что ты плакала, я не понимал почему. А когда сам там оказался, то понял, ведь я сам плакал". 

"14 женщин по очереди набирали воду в пакет из-под прокладок и так мылись" 

Девушку поместили в ИВС на Окрестина, но вместо законных 10 суток до направления в следственный изолятор её продержали там все 12 суток, объясняя это тем, что ещё не было этапа.

"Это было страшно. Было жутко холодно. Не знаю, какая была погода тогда на улице — мы и не могли узнать, потому что в камерах были рифлёные стёкла на окнах. Было даже непонятно, когда день, а когда ночь. Мы все спали на полу. Матрасы, разумеется, не выдавали. Мы делали подушки из хлеба, но он крошился, поэтому помогало не очень. Проверки в два и четыре ночи — стандарт. Вокруг всё грязное. И вдобавок ко всему из вредности сотрудники отключали нам горячую воду. Насколько я поняла, они это могут делать по камерам. Как-то в камеру пришёл сам начальник ИВС [Евгений Шапетько] и сказал, что нас ставят на особый контроль. Ему очень не нравятся люди, которые пишут комментарии, а у нас в камере такие были.  Каждое утро начальник лично приходил на проверку: оскорблял, отчитывал — жестил, в общем. На каждой проверке у нас забирали хоть что-нибудь — даже кусочек туалетной бумаги, который сами и дали.

Самый острый вопрос в заключении — гигиена. Для меня, как для человека, который в душ ходит каждый день, не мыться две недели — уже слишком. Единственное, хорошо, что оставались пластиковые бутылки от других людей. В них мы набирали воду и мылись. Но на одной из проверок под руководством начальника все бутылки забрали. А в двухместной камере — 14 женщин! Как нам всем поддерживать хоть минимальную гигиену? Это то, что для женщины обязательно и необходимо. Случайным образом у нас оказался пакет из-под прокладок. И вот все 14 женщин по очереди набирали воду в пакет из-под прокладок и так мылись.

Унизительным был ещё голый досмотр. У многих девочек сбивался менструальный цикл из-за стресса и плохих условий. Родственники не могли передать прокладки, а фельдшерка выдавала их редко или посылала матом на три буквы. У меня закончились прокладки во время месячных. И вот меня ведут на досмотр. Я снимаю на досмотре это грязное бельё, а мне так неудобно и неприятно... Это всё так унизительно. На меня смотрят, как на непонятно кого. А я же не могу повлиять на то, что происходит: у меня нет сменного белья из-за отсутствия передач, я не могу ничего сделать со своим организмом, мне не выдают прокладки и другие средства гигиены. Я даже не уверена, что при этом голом досмотре мужчины не присутствовали, потому что там была дверь открытая".

"У меня ещё не такой страшный сценарий"

Почти две февральские недели девушка провела в трёх камерах ИВС.

"Нас перекидывали из камеры в камеру, чтобы создать психологический дискомфорт и давление. По видеокамерам, которые были установлены во всех камерах, сотрудники видели, когда мы с девочками начинали общаться, улыбаться, и тогда они раскидывали нас по камерам. А как ещё выживать: сидеть и плакать постоянно? Они стараются сделать всё, чтобы люди больше не улыбались".

Следователи приехали к Алине в ИВС только на девятые сутки — всё это время она находилась в неизвестности о своём статусе, движении по уголовному делу и о мере пресечения.

"Но у меня ещё не такой страшный сценарий. Многие девочки рассказывали, как к ним врывались среди ночи, громили квартиры, будили детей и травмировали их на всю жизнь... 

Когда меня вызвали на девятые сутки, я подумала, что меня везут на допрос. Поэтому в камере я оставила девочкам свои тапки. А меня просто потом перевели в другую камеру — ещё более холодную". 

Девушка вспоминает, что большинство её сокамерниц — задержанные по политическим мотивам.

"Это было жутко. С нами были женщины, кому уже 60 лет, женщины с очень серьёзными заболеваниями. Помню свою сокамерницу — женщину с аневризмой головного мозга. Медицинскую помощь там получить нереально. Максимум — можно было добиться таблетки от фельдшерки, если она боялась, что человек умереть может. Но сопровождалось это трёхэтажным матом.

Самое страшное, что почти все сокамерницы были политические. Это обычные люди, которые ничего плохого в жизни не сделали, а их держат в тюрьме в нечеловеческих условиях. В нормальном мире так не должно быть.

Со мной также сидела женщина, которую обвиняли в убийстве двух человек. Когда конвоиры её заводили в камеру, то очень весело сказали: "Смотри, не порежь тут никого". Было страшно по ночам…

Но, наверное, нигде бы я не познакомилась с такими образованными, смелыми и невероятно сильными женщинами. Это были люди абсолютно разных профессий: от архитекторок, врачей, бухгалтерок до директорок. Я застала два рейда силовиков: на архитекторов и за солидарность с политзаключёнными. Это были женщины от 20 до 60-65 лет, в основном — лет 40. В большинстве из них были дети. И я просто не представляю, что чувствовали эти женщины и их семьи..." 

"Сотрудники радуются заключённым не по политическим статьям и считают их "нормальными зеками" 

Иллюстративное фото

Из ИВС на Окрестина политзаключённую поместили под стражу в жодинское тюрьму, где за полтора месяца она поменяла две камеры.

"Где-то неделю я была в новой камере после ремонта. Там было очень тяжело дышать — некоторым девочкам было плохо. Ремонт только закончился, поэтому в камере ещё стоял запах краски. Когда нас привели туда, то сказали: "Ну, убирайтесь!" Там всё было в строительной пыли, побелке и на столе был след от ботинка строителя. Это всё нужно было вымыть. В камере были проблемы с вентиляцией, пластиковые окна полностью не открывались. Мы хотели, чтобы нас вернули в старые камеры. Насколько я понимаю, строители — сами заключённые. Ремонт был очень плохой. Батарея потекла в первый же день. Умывальники они вынесли отдельно и поставили туда камеры видеонаблюдения. А нам же надо было как-то мыться, поэтому приходилось голыми под этими камерами всё делать. И когда понимаешь, что на твою голую грудь, смотрят мужчины, то это очень неприятно, мягко говоря. Но от этого никуда не скрыться. И в туалете тоже перестала дверь закрываться".

Алина рассказывает, что, как и на Окрестина, большинство её сокамерниц — задержанные по политическим статьям.

"Это были задержанные за протесты или за посылки. Если первое я ещё как-то понять могла и можно допустить, что им не понравилось, что мы дороги перекрывали, хотя они уже были перекрыты ими же, то второе я не могу принять. Это девочки, которые отправляли деньги политзаключённым, чтобы те купили себе зубную пасту, щётку, мыло — базовые вещи. Они просто отправляли посылки, потому что не у всех политзаключённых есть родственники и друзья. Этих девочек задержали за то, что они от чистого сердца помогали людям, которых даже не знали. Им светят реальные сроки заключения за "иное содействие экстремистской деятельности". Женщин удерживают в жодинской тюрьме, и никакого движения по их делам нет, никто не знает, что с ними делать. 

Меня удивило, что сотрудники радуются заключённым не по политическим статьям и считают их "нормальными зеками". Помню, когда меня принимали в тюрьме Жодино, и я назвала свою статью, то началось: "А куда ты ходила? А что ты там делала? Да вы экстремисты..." Со мной приехали ещё три женщины с Окрестина, одна из которых была за "кражу". И сотрудники так ей обрадовались! Сказали, что она будет старшей по камере.

Задержанные по политическим мотивам состояли на профилактическом учёте как "склонные к экстремистской и иной деструктивной деятельности". У нас были коричневые карточки. Мы должны были спать только на верхних ярусах кровати. Женщин за 60 лет заставляли забираться наверх, потому что у них политическая статья".

По словам девушки, во время проверок сотрудники очень досконально проверяли чистоту в камере и спрашивали за это именно у политзаключённых:

"Большие проверки были по вторникам. Во время их к политическим очень сильно придирались. Если была где-то какая-то пылинка, то конец. В камерах с минимальным количеством политических было требование, чтобы вещи, главное, не были разбросаны. А у нас фонариками окна высвечивали — есть ли какая-то пылинка. Алюминиевые кружки мы вычищали мылом и зубной пастой, пока руки не становились чёрными. Помню, у нас женщине чуть благодарность не выписали за то, что она хорошо отмыла кружки”.

"Если болеешь на выходных — это твои проблемы"

Девушка рассказывает, что в заключении все очень сильно болели, но получить качественную и своевременную медицинскую помощь так практически нереально.

"Там ходит какой-то вирус. Я на Окрестина заболела так, как никогда в жизни. Меня после этого ещё неделе две мучал сухой кашель в районе горла, который душил меня. При этом, высокой температуры у меня не было. Я не знаю, что это было, я считаю, что это какой-то особый окрестинский вирус. 

На том этаже, где находится больница, горячей воды нет. Кроме этого, там не хватает кроватей. Это небольшой корпус, а людей болеет очень много. Поэтому некоторым приходится на "больничке" спать на полу. Единственное, что там есть, — это присмотр врача, от которого очень мало толку. Как оказалось, фельдшером у нас был стоматолог. На медицинскую помощь там особо рассчитывать не стоит. Ты, конечно, можешь написать заявление на фельдшера, но он максимум, что сделает, — даст ибупрофен. Давление и проблемы с сердцем — не специальность фельдшера и он не знает, что делать в таких случаях. А если на выходных антибиотик попросишь, то могут напугать тем, что выпишут рапорт, потому что ты якобы симулируешь. Говорят, что за медицинской помощью нужно обращаться с понедельника по пятницу, а если болеешь на выходных — это твои проблемы. Поэтому лучше болеть в своей камере и лечиться теми лекарствами, которые передают родственники или делятся сокамерницы. В камере у нас была докторка — и от неё было больше пользы, чем от нашего фельдшера".

"Часто сотрудники играли с нами в "Угадай-ку"

Алина говорит, что в целом проблем с письмами и передачами от родственников не было, но вспоминает, что с тюрьмы от её сокамерниц не дошли письма их родным на белорусском языке в День родного языка:

"Они купили такие конверты красивые, и их не выпустили. Но хотя на белорусском языке письма пропускали.

Что касается посылок, то часто сотрудники играли с нами в "Угадай-ку": открывали окошко, называли фамилию и спрашивали, от кого пришла посылка. Нужно было угадать адресата. Навряд ли эти данные уходили куда-то, что посылку передал не родственник. Если заключённая не угадывала, они всё равно отдавали после долгих угадываний. Если ты назвал имя того, кто передал посылку, то могли спросить адрес вплоть до дома. Я не знаю, для чего это делалось, но, вероятно, связано с последними задержаниями за посылки. Время получения посылки затягивалось, конечно".

"Некоторых просили показать заполненный бюллетень"  

Илюстративное фото

На этих выборах* впервые в Беларуси смогли голосовать содержащиеся под стражей. Всего было организовано 10 новых участков для голосования Близлежащая участковая комиссия приезжала в СИЗО и тюрьмы с ящиками для голосования по механизму так называемого выездного голосования. Однако ни официальные ведомства, ни пропагандисты нигде не показали, как это выглядело на практике. Алина рассказала, как происходили выборы в жодинской тюрьме:

"В камере повесили большой заламинированный агитационный плакат с кандидатами. Меня в тюрьму привезли 23-ого и я не успела прийти в себя.

Помню, за день до выборов к нам в камеру пришли сотрудники проверить наши знания, так сказать: спросили, на какое мероприятие мы идём завтра, за кого мы будем голосовать, попросили не тупить и чтобы всё было чётенько, потому что, как я понимаю, их тоже проверяли. Также они заранее попросили нас накраситься — мы с этого очень посмеялись. 

Утром в воскресенье, 25 февраля, нас построили в два ряда. Каждой из нас присвоили порядковые номера. Нас проинструктировали, что нас сейчас отведут к кабинкам и когда назовут наш номер, то нужно зайти в кабинет, поздороваться, взять бюллетень, выйти из кабинета, в кабинке сделать свой выбор, вернуться в кабинет и кинуть бюллетень в ящик. В целом, всё было понятно. Когда нас подвели к кабинету, то всех поставили лицом к стене с руками за спиной — это стандартная процедура передвижения по тюрьме. Так мы стояли и ждали каждая свой номер. За столом в кабинете сидели три человека — комиссия. Понятно, никаких наблюдателей там не было. Их роль выполняли конвоиры. Кабинка для голосования была в коридоре и представляла собой железный каркас ["стакан"] с красными шторками. У меня всё прошло спокойно, а некоторых политических девочек просили показать заполненный бюллетень под предлогом проверки, чтобы не испортили. Но это нарушение принципа на тайное голосование. 

В коридоре возле кабинок стояли сотрудники ОМОНа в шлемах и с собаками.  Мало того, что было много обычных конвоиров, так ещё вызвали и укрепление. Голосовать водили все камеры по очереди. Насколько я поняла, на каждом этаже поставили кабинки. Заключённых много, а проголосовать нужно было всем.  

Всё мероприятие заняло около часа времени. Девушку, которую привезли чуть позже нашего голосования, отказалась идти голосовать. Судя по всему, можно так было сделать. И этой девушке ничего за это не было в итоге".

"Главное, сохранить здоровье"

Девушка вспоминает, что в заключении ей было особо не до косметики. Она отмечает, что ухаживать за собой за решеткой проблематично, но в тюрьме есть много лайфхаков.

"Удивляешься, сколько у самых обычных предметов может быть различных видов применения. Девочки делали маски для лица из овсянки, а из заваренного нерастворимого кофе — скраб. 

В душ нас водили раз в неделю, но этого было мало. В камере был тазик, который 12-14 человек использовали для всего: для стирки, для мытья головы и тела, уборки и т.д. Свои длинные волосы я мыла раз в три дня.  Но после Окрестина уже была налаженная схема: низ моешь с помощью бутылки, верх — под краном и над тазиком. 

У меня густые брови и они очень заросли в заключении. Девочки в тюрьме обычно выщипывают их ниткой, а я очень боялась, потому что можно случайно зацепить не те волосы. Потом я приноровилась и выщипывала брови щипчиками для ногтей. У нас в камере был чуть ли не салон: я сидела и выщипывала брови некоторым девочкам. 

В тюрьму нельзя было передавать пилочку для ногтей, но можно было щипчики. Казалось бы, что такого в геле для умывания лица? Но нельзя.

У меня был супер-минимальный уход. Старалась ухаживать именно за состоянием кожи, о декоративной косметике даже речи не шло. Но вот девочкам, которые были там не в первый раз и не по политическим статьям, очень хотелось краситься и делать причёски.

У нас было очень маленькое зеркальцо, в которое на себя смотрели при тусклом свете. Уход — это было последнее, о чём я думала. Прыщик на носу или сухие кончики волос — это абсолютно неважно. Главное, сохранить здоровье. Не представляю, как девушки справляются с уходом в заключении, когда сидят по долгу там. Но мне надо было просто быстрее прожить этот день и зачеркнуть его в своём календарике, потому что он приближал суд и какую-то развязку. И многое так делали. 

У меня долгое время сводило мышцы, потому что на свободе я привыкла ходить на тренировки и много гулять. Поэтому я старалась спортом заниматься, чтобы не закиснуть, и чтобы время быстрее прошло. За время заключения я потеряла много мышц и похудела, потому что мало ела и была на стрессе постоянно. 

С нами была девушка, которой была назначена диета [назначается больным ВИЧ или туберкулёзом] — ей выдавали молочные продукты, которые она не пила и не ела. Так сокамерницам доставалось хоть по ложечке творога, чтобы зубы не повыпадали. Молоко иногда использовали в масках для лица. Иногда, когда сотрудники приходили с проверкой, то в камере их встречали девушки с коричневыми и белыми лицами с масками".

"Непонятно, что могут считать "попыткой побега" 

Иллюстративное фото spring96.org

Перед судом девушку этапировали в СИЗО № 1 на Володарского в Минске. Её везли в столыпинском вагоне. Алина вспоминает это с ужасом.

"На поезд нас привезли на автозаке. Это не какая-то станция, а чистое поле. "Столыпин" — это вагон, который прикрепляется к простому рандомному поезду. Сотрудники подгоняли, поэтому нужно было чуть ли не бежать из автозака. Мужчин ставят на корточки, а женщин — выстраивают за ними, и инструктируют всех. Ничего не слышно, потому что всё происходит в чистом поле. При инструкции я услышала, что "при попытке побега или непослушании открывается огонь на поражение". Это было страшно. Непонятно, что они могут считать "попыткой побега". А если заблудился и не туда пошёл? К поезду нас довели змейкой, а там называют по фамилии и нужно очень быстро с сумками по ступенькам заскочить в вагон. Я там чуть не упала. Самое мерзкое было, как в фильме, когда я проходила мимо, а из решёток заключённые тянули свои руки ко мне и говорили что-то вслед. Но потом было приятно ехать — просто на поезде — через решётку на окне следила за огоньками".

По сравнению с жодинской тюрьмой "Володарка" ощущалась как санаторий.   В Жодино видно, что работают военные — они понимают только военные порядки. На Володарского в восьмиместной камере удерживали восемь человек, а иногда и меньше. Большинство — политические. На "Володарке" сидели в основном за комментарии".

"Все "сидят на чемоданах"

Алина рассказывает, что СИЗО № 1 активно готовится к переезду в новое здание в Калядичах — при ней в начале апреля перевезли библиотеку.

"Людей при мне не перевозили, а вот всё остальное — да. Ещё на Жодино я узнала, что с "Володарки" на Колядичи перевезли телевизоры. При мне увезли библиотеку. Книги в заключении я глотала залпом. Но в СИЗО в один момент приезжает библиотекарь и просит вернуть все книги на иностранных языках. Так, я успела прочитать только 50 страниц "Гарри Поттера" на английском.

Было очень много разговоров про переезд. Все "сидят на чемоданах". Конвоиры гордились, что в Колядичах — "европейская тюрьма". Но мы-то насмотрелись на эти евроремонты в тюрьме в Жодино…” 

"Я не чувствовала себя в безопасности — я просто ждала, когда ко мне завалится ГУБОП"

По итогам суда Алине назначили "домашнюю химию" и выпустили в зале суда. В этот раз она сумела покинуть Беларусь. Сейчас девушка находится в безопасности.

"После заключения до выезда я находилась в очень плохом состоянии. Я понимала, что меня осудили только за один эпизод, а ведь есть другие ненайденные... И я уже в поле зрения силовиков — они могут копать и копать под меня. Я не чувствовала себя в безопасности — я просто ждала, когда ко мне завалится ГУБОП. Я боялась и выходить из квартиры, и находиться там — я боялась, что ко мне придут, но и думала, что меня задержат на улице и никто не будет знать, где я, потому что я не брала с собой телефон, чтобы меня не отследили по биллингам".