Политзаключенный Анатолий Хиневич: "В колонии на тебя идет охота, просто потому что ты политический"

30-летний программист и бард из Борисова Анатолий Хиневич провел в заключении два с половиной года. Судья Елена Жукович отправила его в колонию якобы за то, что на одном из маршей мужчина наносил сотрудникам ОМОНа "удары лежа", хотя за этот же эпизод ему уже присуждали сутки в 2020 году. После отбытия наказания Анатолий уехал из Беларуси и рассказал "Вясне" об условиях содержания, стихотворениях в заключении и ШИЗО.

Первый раз Анатолия арестовали после марша в 2020 году. Когда протестующие увидели, что из буса выскочили люди в масках и надвигаются на них, стали в сцепку.

"Они крикнули: "Сдавайтесь" А почему я должен сдаваться? — вопрошает Анатолий Хиневич. — По их мнению, я военнопленный? Они начали нас бить по рукам и ногам – чем мы держались друг за друга. Меня вытащили и куда-то унесли. Где-то минуту я пытался вырваться, кричал и звал на помощь. Потом меня занесли в бус, бросили на пол и стали допрашивать. Обвиняли, что я ударил кого-то по яйцам, говорили, что это якобы не мужской поступок».

После этого политзаключенного ждал обычный для того времени путь: автозак-РОВД-Окрестина. В первое утро, когда проснулся в ЦИП, он заметил, что сильно избит, все тело ломило.

Задержание по уголовке

Отсидев 15 суток в Жодино, Анатолий вернулся домой, но провел там около трех недель. 28 октября 2020 года за ним снова пришли — на этот раз в дом к родителям.

"Они выбили дверь и какой-то военный запрыгнул в комнату с ружьем, — вспоминает Анатолий. — Меня положили на пол, а потом пытались записывать со мной какое-то видео: я должен был рассказать, что 20 сентября на том марше я кого-то избил. Они извлекли технику и увезли в Минск — задерживать такого опасного преступника за мной в Борисов приехало аж человек десять. В бусе меня поставили на колени и натянули шапку, а во время разговора били по голове и угрожали, что отвезут в лес и закопают. Пока ехали, моя следователь Екатерина Азарко говорила, что ведет по делу 30 таких несовершеннолетних".

После снова были РОВД или Следственный комитет, где Анатолию дали расписаться, что его обвиняют по ст. 363 Уголовного кодекса. На Окрестина, куда его отвезли после, не хватало мест. Там мужчина увидел политзаключенного Эдуарда Пальчиса, который до этого месяц сидел в одиночке: Анатолий запомнил огромные ногти на его пальцах, так как подстричь их было нечем. Эдуард уступил ему постель, чтобы Анатолий мог немного поспать. После этого Хиневич попал в Жодино, а после перед самым судом — на Володарку.

"В Жодино тогда были очень страшные условия, — вспоминает Анатолий. — Когда по приезду попадаешь в отстойник, где сидит человек 20 и ничего не видно от дыма: из-за него также сильно слезятся глаза. В камере уже можно было открыть окно, чтобы немного подышать свежим воздухом. Но через полтора месяца дело быстро передали в суд и я оказался на Володарке, так как заседание было в Минске. Там было веселее: быстрее доходили письма, не было таких жестких правил, как в Жодино — можно было даже не держать руки за спиной и не смотреть в стену, когда тебя куда-то выводят. На Володарке я даже выпросил себе медицинскую помощь: мне прокололи курс от воспаления шеи. В санчасти, впервые за все это время, увидел улицу через окно. Во время моей отсидки в СИЗО проводилось Всенародное собрание. Я подбил еще пару человек и мы написали заявление в администрацию Лукашенко, что хотим поучаствовать в нем от имени репрессированной части населения. Полагаю, что никуда предложения не ушли».

Потом состоялся суд. Анатолий рассказывает, что во время него, как и во время следствия, никто даже не пытался следовать каким-то процедурам. Никто не обратил внимания и на то, что Хиневича уже привлекали к административной ответственности за тот же эпизод, и что собирались судить по уголовному делу.

"К тому же по одному и тому же делу меня судили по разным показаниям, — говорит Анатолий. — Сначала свидетель Никита Бельский говорил, что я хватался за обмундирование, а во время уголовного дела у меня уже появилось три “жертвы” под вымышленными фамилиями, которые кричали, что я им угрожал. Они напоминали школьников, которые не выучили урок, пытаются отвечать, но путаются в показаниях, меняют их во время заседаний по несколько раз. Судья во время заседания сказала: "Потерпевший, встаньте" – и поднялся я. Так она сказала, чтобы я сел".

"Пионерский лагерь в КНР”

В результате Анатолию присудили два с половиной года заключения. До этапирования в колонию мужчина провел еще определенное время: здесь его, как и остальных задержанных по протестным делам, поставили на профилактический учет.

"Когда меня привели на заседание комиссии, я стал с ними ругаться, — вспоминает Анатолий. — Мол, что они оккупанты, захватившие власть. За это меня посадили в карцер. Это было в феврале, на улице стоял страшный мороз, а там наоборот — ужасно жарко. Все пять дней я дергал за ниточку, чтобы открывать-закрывать окно и пытаться балансировать между «не замерз» и «не спечься». После меня вернули в другую камеру. Два месяца после карцера прошли легко. Единственное — большие надежды возлагали на 25 марта. Думали, после акций скоро все выйдем".

В апреле 2021 года Анатолия этапировали в исправительную колонию №3 — “Витьбу”. Мужчина вспоминает, что когда везли из СИЗО в витебском направлении, волновался, чтобы не попасть в новополоцкую ИК-1: о ней заключенным в СИЗО рассказывали ужасы. Мол, либо убьют, либо изобьют, либо самим можно загнуться из-за условий труда.

"Колония сразу напомнила пионерский лагерь в КНР, — вспоминает Хиневич. — Все ходят строем, кто-то стрижет газон. Еще на карантине впервые за пять месяцев я увидел небо и звезды — и залип в восторге. Я сразу попал в штрафной отряд, который изначально создавали для людей, которые сидели по ст. 328. Потом стали бросать в него разных, но он так и остался самым плохим по условиям, им пугают людей.

Там же самая плохая работа: разборка металла. Я сразу начал стучаться во все инстанции, что не могу работать там по состоянию здоровья: меня не слышали. Тогда на первом звонке домой сказал матери, чтобы писала жалобу. После этого оперативник, который прослушивает разговоры, угрожал мне за это, но когда я продолжил отстаивать позицию, сказал, что договорится о переводе на швейное производство, лишь бы мать не писала жалобы. И действительно: через месяц меня перевели в другой отряд и я стал работать в швейном цеху. Там есть служебная бригада, которая получает определенную зарплату — до 100 рублей. А есть мы — подсобные работники: подай-принеси, обрежь нитки, расчерти что-то мелом на заготовке. Тупая работа, не требующая подготовки. Но потом выяснилось, что по документации мы якобы проходили по бумагам обучение в ПТУ и по выходу из колонии мне дали диплом, где указано, что я швея-мотористка. А я ни дня не шил! Был даже период, когда всех не могли обеспечить работой. С одной стороны, не так плохо, но с другой — это пытка безработицей. Если ножницы в руках, что-то ковыряешься себе — и время идет быстрее. А так ходишь и делаешь вид, что очень занят, чтобы не составили нарушение.

На швейном производстве быстро садится зрение, так как не хватает освещения. Особенно на второй смене, когда люди работают до десяти вечера. Вы дышите пылью. Но самые грязные помещения — на работе с металлом, это совершенно опасно для здоровья».

Диплом Анатолия

Зарплата Анатолия

Анатолий вспоминает, что к каждому политзаключенному, который поставлен на профучет, прикреплен свой куратор, который ответственен за поведение человека. У Хиневича это был замполит колонии Константин Игнатовский.

"Остальные политзаключенные почти не видели своих кураторов, — говорит он. — А мой был идейный и упрямый. Периодически вызывал меня на разговоры, проводил политинформацию. Спрашивал, что пишут из дома, — я отвечал, что он и так лучше знает, так как мне отдают не все письма. Были вопросы и насчет отношения к войне и все такое: в определенный момент я сказал, что в целях личной безопасности не буду продолжать эти разговоры. Когда узнал, что пишу стихи, попросил написать для газеты колонии — "Трудовой путь". Я сочинил в ШИЗО стихотворение ко Дню матери, но его так и не опубликовали. Вообще во время заключения я начал экспериментировать с формой, по-другому рифмовать строки. Когда во время суток или ШИЗО хотелось писать, а не было на чем, использовал для этого туалетную бумагу. Также удалось протащить в ШИЗО стержень от ручки и кусочек стержня карандаша».

Подруга Анатолия вышила его стихотворение

Во время заключения творчество Анатолия публиковали белорусские и мировые медиа проекты, мужчина отмечает, что для него было важно знать, что на свободе о нем знают не только как о сидельце, но и как о творческой личности.

"Я не знаю, преследовали ли меня в колонии за упоминания в СМИ, или за что-то другое, — говорит он. — Я трижды сидел в ШИЗО, но через это проходят все репрессированные по политическим статьям. Всех сразу посадить в ШИЗО не хватает ресурсов, поэтому они составляют себе условную очередь. Там неважно, публикуют ли о тебе что-то: все равно попадешь в ШИЗО просто из-за того, что ты политический, за это на тебя идет охота. Я бы сказал, что непризнанных политзаключенными задержанных протестующих в колонии не менее трети, отношение к тебе не меняется после "официального" признания политзаключенным: им важен факт политической статьи. Вообще там создается атмосфера паранойи, чтобы люди не доверяли никому и особенно — политическим, шугались своей тени. Весь 2021 год я еще верил в победу, но когда в колонию стали попадать люди, которых задержали после меня, по их рассказам я понял, что сопротивления 2020-го уже нет. Конечно, пришло разочарование: как будто это уже никому и не нужно. Сильная взволнованность была еще раз, после начала войны, но потом поняли, что всех снова забили под веник и все вернулось в обычное состояние».

Автопортрет, который Анатолий Хиневич нарисовал в колонии с зеркала

Сейчас Анатолий легализуется в другой стране. На вопрос, изменил бы что-то в своей жизни, если бы знал, к чему это приведет, отвечает отрицательно. Говорит, характер не позволил бы остаться в стороне.

"Почему я должен неандертальцам-военным отдавать власть в моей стране, на которую я положил столько лет своей жизни? — задается вопросом он. — Я не собирался и уезжать, но вышел и понял, что сопротивление осталось исключительно партизанское и подпольное, а это не для меня. К тому же, я понимаю, что сейчас моей Беларуси нет – мне некуда возвращаться».