В Беларуси везде есть свои Куропаты...
Под таким названием "Народная воля" опубликовала статью Аллы Бобковой:
В 1989 году меня попросили записать воспоминания Эрнста Петровича ХАШКОВСКОГО — узника ГУЛАГа. Материалы такого рода собирали члены белорусского мемориального общества “Мартиролог”, перешедшего потом в структуру Белорусского Народного Фронта. Запись осуществлялась на магнитную пленку, которую я передала в архив БНФ. У меня остался второй экземпляр текста этих воспоминаний — драматичные свидетельства невиновного человека, попавшего в 1930-х годах в разряд врагов-вредителей. Эрнст Петрович рассказывал о фактах, касающихся предприятия, где он работал. Родился он в 1907 году. Трудился в выдувальном цехе стеклозавода “Новка” Суражского района Витебской области. Ко времени ареста ему было тридцать лет, занимал он в то время должность мастера.
Его личная история и истории однопоселковцев являются типичными для миллионов советских граждан, живших в то недоброе время. Государственная репрессивная машина работала с перерывами, но ее механизм истребления или превращения людей в рабов в лагерях был отлажен отменно. Все это можно почувствовать в безыскусной исповеди Эрнста Петровича.
— Эрнст Петрович, расскажите, когда начались аресты в вашем поселке и на заводе?
— В 1936 году забрали Слуцких, учителя и его брата. Они пропали бесследно. Потом взяли машиниста локомотива Смертева. За ними — старого коммуниста Прохорова Кузьму. Мать его раскулачили. Он работал механиком завода. Взяли Антона Александровича Гайбаха. Во время гражданской войны он попал в Польшу, там женился. В 1933 году ему разрешили приехать в Белоруссию. Арестовали и стеклодува Павла Вэнька.
Все они пропали.
Потом была тишина. В 1937 году забрали директора завода “Новка” Ивана Францевича Киселевского и парторга Степанова.
Начался 1938 год. Забрали инженера Кауфельда, немца. До революции его отец был специалистом по стеклодувной промышленности, стал хозяином завода. После установления Советской власти уехал в Германию, а сын остался, женился на вдове, воспитал двух пасынков. Был очень предан делу, справедлив, и люди хорошо к нему относились.
Тогда же взяли и Константина Васильевича Блюма, тоже немца. Родился он в поселке. По здоровью врачи не разрешали ему работать в цехах, поэтому он состоял на должности начальника планового отдела. Был очень инициативным, организовывал комсомол в нашем поселке.
Та же участь постигла и комсомольца Фридку, стеклодува. Он к тому времени стал начальником отдела технического контроля.
У каждого были дети, семьи, которые страдали из-за осужденных отцов и жили, перебиваясь, как говорят, с хлеба на воду.
— А как Вы жили до ареста? Хотелось бы узнать подробности и обстоятельства того дня, когда Вас забрали в “воронок”.
— Трудно жили белорусы в то время. В 1932—1933 гг. был голод. Перебивались картошкой. В село приедешь — а оно вымерло. На рабочего давали 400 граммов хлеба, на иждивенца — ничего. И уже тогда стали “подчищать” всех неблагонадежных. Страдали самые лучшие люди. Такие, как Никитин Иван, председатель сельпо, — умный, честный, справедливый, хоть и малограмотный. Когда представитель КГБ предлагал на собрании разоблачить его отчима, он сказал: “Врагов берут, или враги берут?” На следующий день его вызвали в райком, потребовали положить партбилет. Происходило это при офицере из органов.
Лучших крестьян уничтожали!
Меня арестовали в ночь с 10 на 11 июня 1938 года. В квартире сделали обыск, а потом посадили в машину и увезли в район. Со мной везли еще двоих наших. По приезде в район я увидел полную грузовую машину таких, как мы. Всех отправили в подвал НКВД-КГБ.
Допрашивали с полуночи до шести утра. Следователь требовал назвать фамилии тех, кто меня якобы завербовал. Сначала хотел, чтобы я давал показания на начальника производства Янушевского, потом на Блюма, родственника жены. Я отказался. Он начал избивать меня, орал, чтобы я показал на Кауфельда, инженера завода.
Я говорю: “Он же коммунист с восемнадцатого года. Воспитал двух пасынков. Все, что про него наговорили, — неправда. Как же я с ним на суде встречусь?” А следователь мне: “Его уже давно нет. Если не возьмешь вину на себя, убью, и мне ничего не будет. Все равно отсюда выйдешь врагом народа. На сегодняшний день так надо!” Я спрашиваю: “Кому надо?” А он: “Отсюда живым не выйдешь!”
Я подписал, что завербовал меня Кауфельд. Надо же было придумывать версию: какое вредительство я совершал. Придумывали вместе: мол, разбивал формы, сыпал песок в печь. Знатоку нашего дела ясно, что к чему. Была еще подготовка вооруженного восстания, так это он сам приписал.
— Фамилию следователя помните?
— Парамонов. Он получал за каждую голову 30 рублей. Когда меня выводили из кабинета, то, идя по коридору, я услышал, как начальник третьего отдела Левин говорил Парамонову про кого-то: мол, чего ты с ним возишься, передай Орехову, он из него блин сделает. Орехов был пожилым служивым, жестоким зверем, а не человеком. Слышал, как мучил наших. Он как раз был из нашего района, и его прикомандировали обрабатывать своих.
Заместителем начальника районного отделения КГБ был Курдиков. Помню, вызвал одного с нашего завода, и человек исчез...
Всем арестованным следователи задавали одни и те же три вопроса: кем завербован, когда, на какую работу. Были они всегда пьяные на допросах. Контингент следователей состоял из тех, кто кончал армию и оставался на сверхсрочную. Были среди них и достойные люди, но их выбраковывали. Полковника Шубина, прибывшего из Москвы в КГБ, убили в тюрьме за то, что не выносил несправедливости. Сейчас есть улица его имени и портрет в музее.
Пять месяцев я провел в Витебской тюрьме. Когда Ежова в НКВД заменили Берией, всех заключенных и меня тоже вызывали в кабинеты и спрашивали: подтверждаете свои показания? Мы отказывались, но дела не пересматривали. Увезли в Архангельск, в Каргопольские лагеря. К тому времени все были истощены. Баланду и пайку хлеба давали один раз в день в течение семи месяцев. Посылок не разрешали.
Дали восемь лет по статье 58 п.2,7 и, кажется, 6. Распределяли так: кто моложе, тому восемь лет, кто постарше — десять лет. Суда не было, была такса.
В нашем лагере было пять тысяч человек. На пятнадцать заключенных — один охранник.
В лагере пилили лес. Когда началась война, многих забирали. Ночью. Куда увозили — неизвестно. В мае 1942 года нас с севера этапировали на Урал. Я попал в Ижевск, в Удмуртию, где были военные заводы. Там заключенные пилили лес на дрова. Провидение и люди мне помогали. Встретился фельдшер — наш, белорус, взял в слабкоманду. Хоронил я в лагере покойников, выполнял и работу ассенизатора.
Когда кончился срок, собрали нас человек пятьсот. Это уже был конец 1947 года. Начальник мне сказал: все равно вас не отпустят, оставайтесь здесь. И мы до декабря оставались, а потом нас опять отправили в зону. Объявили ссылку и увезли в пересыльную тюрьму. Страх и ужас эта тюрьма в Можге! Потом отправили в Молотов, быший город Пермь. В камере нас было трое. Дежурный нам сказал, что в этой камере, которая была одиночкой, сидел Владимир Ильич Ленин. Оттуда нас отправили в Ворошиловский район, а затем в Березники на азотно-туковый завод. Месяц мы пилили дрова. Я сразу послал письмо семье, чтобы перебрались ко мне. Жена и двое детей ехали ко мне месяц, в дороге голодали. Приехали, а у меня из имущества — только бушлат и лапти...
Прошло полтора года. Пришел приказ Берии, чтобы таких ссыльных, как я, отослали в Казахстан. Узнал, что там есть стекольный завод, попросился в Кокчетавскую область. Семья осталась на старом месте.
Реабилитировали меня в 1956 году. Я никуда не обращался, документы готовили без моего участия. Через год мне надо было выходить на пенсию, и как раз все подоспело, иначе пенсию мне не дали бы.
— Встречались ли Вы с кем-нибудь из однопоселковцев, которые тоже стали узниками советского режима?
— Встречался с Фридкой в 1960 году. Его выслали на Колыму. Умер он в 1982 году. В Казахстане встречался с братьями Никитиными, которым пожизненную ссылку дали. С некоторыми вместе был в лагере.
Всего с нашего завода забрали 78 человек — это были лучшие специалисты. Вернулось только пять. Кого расстреляли, кто умер в лагере...
В Белоруссии везде есть свои Куропаты.
К сожалению, у меня затерялся адрес и номер телефона Эрнста Петровича Хашковского. В 1989 году он жил с женой в Минске. Если кто-то из родственников Хашковского что-то знает о нем, откликнитесь, пожалуйста...
