"Я поставил себе целью, пока нахожусь там, выбивать из людей тюрьму"
Полтора года назад Василий продолжал строить свою жизнь в Беларуси: будучи барменом, развивал бизнес, начал ремонт, был уверен, что скоро женится. В конце 2021 года пришли к девушке Василия. Возможно, именно поэтому всего четверо сотрудников ГУБОПиК и "без оружия наголо". Но в процессе обыска в телефоне молодого человека нашли видео с 9 августа 2020 года, которые он решил оставить на память. И главная цель сразу поменялась. Василия вывели из квартиры в наручниках и повезли в ГУБОПиК. Впереди были карцер Окрестина, четыре месяца на Володарке и приговор в три года «химии».
- ЦИП на Окрестина. Иллюстрация Ольги Пранкевич
Молодой человек рассказал «Вясне», как удушения в коридоре Окрестина стали рутиной. Как силовики эксплуатируют «зоновские понятия». И как странно осознавать, что позвонить домой тебе дал не адвокат, а сотрудник ГУБОПа.
Перевоспитание «змагаров»
«Уже в кабинете меня предупреждали в привычной для ГУБОПа форме, что меня ждет: «Два года посидишь». Поскольку ситуация весьма для меня сюрреалистичная – я не верил в Большого Брата – мне было откровенно смешно наблюдать, что происходит. Особенно учитывая, какие кары мне предлагали: «Поедешь в петушиные хаты», поступали разного рода угрозы сексуального насилия. Рассказывали про виртуозное владение дубинкой и про то, что со мной будут делать и как нас, «змагаров», нужно перевоспитывать.
Когда мне предложили снять покаянное видео, я согласился безоговорочно. Я понимал, что оно в любом случае будет снято. Однако из-за моего приподнятого настроения и какой-то внутренней истерики я смеялся на записи. На четвертой попытке сотрудник достал из шкафа дубинку, уточнил, знаю ли я, почему она называется ПР-73. Я предположил, что это год создания, ответ был неверный, и я получил пару раз в бок. Мы сняли пятую попытку, но мой дебют актерский не вышел».
Звонок домой – платный
«В СК вызвали адвоката положнякового, извините, государственного, которого должны предоставлять. Для беседы с ним меня вывели в коридор, где сидели два сотрудника, которые меня задержали. Он предлагал мне побеседовать прямо рядом с ними – я сразу отказался от его услуг. Единственное, что мне от него нужно было, – связаться с родителями или друзьями, потому что я беспокоился за наших собак. Ибо сотрудники угрожали: «Поедут собачки на Гурского». А математика простая: если я еду на Окрестина, я еду на 15 суток, а собак на Гурского держат 14 дней. И адвокат не дал мне позвонить, сказал, что тогда нужно подписывать договор и платить.
Но мне, как ни странно, дал позвонить сотрудник ГУБОПа. Это был первый момент осознания, что походу я надолго. Друга было услышать довольно тяжело».
Сочувствующие убийцы
«Я провел на Окрестина 8 дней. Первоначально подумал, что это распределительная камера. Это был одноместный карцер, где стоят 8 человек. Могли лечь в полный рост три человека. Лежали люди, так сказать, высокого приоритета для здоровья, поскольку среди нас сидели люди 40+ или с проблемами со здоровьем. К сожалению, был период самых жестких морозов, до -17, и у нас не закрывалось окно, и это была беда.
На Окрестина меня больше всего впечатлила история Андрея, бывшего подполковника милиции, известного тем, что сжег свою форму. Андрей провел в условиях карцера 46 дней – на бетоне, зимой. Он был в довольно тяжелом состоянии: уже с гнойниками во рту. Очень тяжело ему было разговаривать, тяжело было есть. И он при мне руками выдавливал эти гнойники у себя в горле. Репрессивная машина отлажена на таких чуваках, как я. Если такие, как я, попадают в конвейер, то по нему прямо катались, чувствовалось, что это месть. Андрей – бывший коллега начальника Окрестина. К нему относились как к человеку, который совершил страшную ошибку. На каком-то обходе начальник Окрестина подозвал Андрея, по-отцовски объяснял ему: «Ты видишь, где ты оказался. Зачем ты так сделал?» Сочувствующие убийцы – как-то так».
Практика удушения на Окрестина
«В одной смене есть знаменитый хлопец, у него была кличка Омоныш, он применял пытки к заключенным, особенно политическим. Он никогда не появлялся без балаклавы. То есть это человек, который знает, что нужно держать свое лицо в тайне. По голосу мы его все узнаем. Очень мы ему не нравились: «ласточками» стояли на коридоре, и в процессе обыска дважды в день на проверках были или удары, или удушения. Он локтем упирается тебе в спину, берет за воротник и оттягивает. И ты шипишь секунд 20, пока он делает вид, что тебя обыскивает. Раза два я получил точно по ребрам дубинкой от этого хлопца. По ногам я уже не считаю: он буквально на шпагат сажал людей. А однажды за провинившуюся соседнюю камеру мы стояли часов до трех ночи.
"Кать, ну ты же сама всё понимаешь"
В карцере было тяжело физически, но морально значительно проще, чем в СИЗО. Там было единство. Все объединены единой идеей, все понимают, почему они здесь находятся, и есть понятный противник снаружи».
Володарка. Камера с насильниками
«Я в прекрасном настроении, потому что жду возможности поспать – я неделю не спал. Сидя у меня это не получается, ну и плюс как только в камере становилось тихо, на Окрестина было о чем подумать.
За матрасами мы сходили, я вернулся в ту же камеру, однако через пять минут меня перевели. Я полагаю, что из-за статьи или, может быть, из-за какого-то моего поведения, потому что я жизнерадостный больно был. Это была основная и очень неприятная репрессия по отношению ко мне – перевод в эту камеру. Потому что это в тюремной этике ломает твою репутацию. Я не мог этого знать, естественно.
В камере были два человека с непорядочными статьями – два насильника. У меня еще было глубокое заблуждение, что когда тюрьмы заполнены политическими заключенными, то там просто лагерь какой-то, там все на одной волне. Но оказалось, что тюрьма живет и процветает. Я тогда столкнулся впервые с тем, что они отдельно едят, с ними не разговаривают, им нельзя ничего касаться и так далее. И для меня это было шоком, я им искренне сочувствовал. Они мне давали свои бумаги почитать, спрашивали, что им делать. Ты неделю не спавший, но ты сидишь и выслушиваешь двух насильников.
- СИЗО № 1 по ул. Володарского в Минске. Фото ПЦ
Где-то после обеда меня подняли в камеру. (Раньше это была камера на 9 человек – 4 двухъярусные и одна одноярусная кровати. Люди, которые в этой камере провели порядка полутора лет, застали момент, когда начали приваривать третьи яруса.) «Политических» там было двое, я третий. Мне сразу же помогли гигиеническими принадлежностями, выдали даже полотенце, носки – такой акт солидарности. Я рассказываю свою историю, расслабляюсь и говорю, в какую камеру зашел… И тишина. Просто гробовая.
Мне объясняют, что я должен был этих двоих чуваков ногами, не руками ни в коем случае, выгнать из камеры, иначе я попадаю «под вопрос», что в тюремной этике тебя приближает к низкого статуса заключенным. Происходит консилиум, куда мне ложиться спать. Кто-то выступает в мою защиту, мол, он по незнанке, а кто-то действительно опасается меня, как заразного. Месяц после этого ты переживаешь довольно неприятную историю, когда ты чуть-чуть в социальном плане ниже твоего стандартного сокамерника. За каждым твоим шагом наблюдают 10 мужиков, которым нечем заняться, – ты в страхе сделать неправильный шаг».
Евгений Рубашко, человек превозмогающий
«Мне кажется, это человек, который больше всего в моей жизни на меня повлиял. Женя – человек превозмогающий. Вопреки всему он будет гнуть свою линию. Это человек, который будет спорить с вертухаями, если они не правы. Человек, который абсолютно не заблуждается в своих правах. Человек, которого очень сложно отравить тюрьмой. Человек, который умеет чувствовать, думать. Ему хотелось делиться. Там в людях было много тюрьмы. Женя эту тюрьму разбивал».
«Выдавливать в тюрьме зека и искать человека»
«Нашего «заряженного за хату» злило, что мы «политик» друг друга именуем: «Здесь нет политиков, здесь одни неудачники». Дело в том, что в современной белорусской тюрьме справедливости нет нигде. Есть статьи, которые уничтожают людей и без политического мотива: 328, 333 («Незаконный оборот сильнодействующих или ядовитых веществ») – безумная статья, которая равняет оружие и допинг. Понимание общей ситуации было, но это не воспринималось как страшная репрессивная машина: «мусора беспределят».
Люди там очень закрытые. В принципе неискренние. Никто не хочет в чужое горе лезть. Не то что мне нужно было жаловаться, но иногда поговорить на человеческие темы очень надо. А в тюрьме обычно бумага – это твой единственный друг. Люди, которые сидят там, пытаются быть зеками снаружи. У меня был один сокамерник, ему 19 лет, на 15 лет сел. Он тоже пытался быть со мной искренним, но искренним он был на бумаге. Первое письмо он мне в конверте передал. Соседние шконки у нас были. Мы могли сидеть и разговаривать, а он писал. Потому что открываться в тюрьме очень страшно. Они замыкаются на сухом соблюдении каких-то неписаных правил. Цепочка страха бесконечная: страх перед соседями, перед понятиями, перед неизвестным.
Я поставил себе целью, пока нахожусь там, тюрьму из людей выбивать. Лез под ребра, со всеми разговаривал. И я искренне сочувствовал практически каждой истории, которую я слышал. Это страшно – все, что там происходит, не только у политических. Это уничтожение человека. И я напоминал людям, что это несправедливо. Они уже мыслят УПК, УК, юридическими терминами пытаются обосновать свою судьбу и свое человеческое я.
У нас под конец были очень теплые отношения с сокамерниками. Когда встречают в хате, чифир пьют, и провожают точно так же. И когда провожают, каждый говорит что-то, как на дне рождения. И три человека заплакало. Что я считаю успехом. Плачьте, это надо все… Выдавливать в тюрьме зека и искать человека – вот чем там можно и нужно заниматься».
Письма цензору
«У мене не сложились отношения с цензорами. Первый месяц вообще не передавали писем, ни от меня, ни ко мне. За четыре месяца у меня было 120 писем отправлено, и дошедших где-то 30. Я конверты «цензору СИЗО №1» отправлял – и пустой лист или полный проклятий».
Благословение сокамерников
«Я просил благословения у всех своих сокамерников встать в позу «кивалы», в смысле признать вину на суде и на последнем слове сказать, что ошибку совершил.
Там бытует мнение, что если ты признаешь вину на суде, ты идешь домой или на «химию». На такую моральную штуку тебя и толкают, и от этого еще более мерзотно. Тем не менее люди, которые обречены на несвободу, говорят: «Думай о родных, о себе». Мне было страшно и очень хотелось выбраться поскорее, в том числе потому что многое менялось: началась война, у меня отношения с девушкой начали трястись, письма я получал с пробелами, и мне казалось, что у меня умирает отец, бар разваливается. Хотелось как можно быстрее выбраться и все это остановить.
Психологическая помощь: Виды психологических трудностей, с которыми сталкиваются пострадавшие от репрессий
Вот Женя Рубашко вину, естественно, не признавал. Мы с ним много об этом говорили: можно в этом увидеть игру, в которой ты проиграл, оказавшись за решеткой, а можно увидеть это как личную борьбу. Я был не готов. И адвокат меня в этом круто поддерживала в плохом смысле. С ее стороны не было речи о какой-то защите.
Прокурор запросил три года «химии» с направлением, и да, даже после моей отвратительной кивальской речи ничего не изменилось.
Кстати, я состоял на профилактическом учете как «склонный к экстремизму и иной деструктивной деятельности», вследствие чего с момента, как я попадал в зону ответственности конвоиров, я должен был находиться все время в наручниках: когда ехал на суд, ожидая в «стакане», в ходе судебного заседания. Только на территории СИЗО эти наручники с тебя снимают».
Связь с Беларусью
«Я расстраивался, что пришлось уехать через 3 дня после того, как вышел – у меня было очень много планов. Связей с Беларусью очень много, в том числе потому что я работаю в белорусском баре. Разговоры про Беларусь я слышу гораздо чаще, чем хочу. Головой-то ты постоянно там. Даже польские номера не записываешь в телефоне – я ж вернусь. Пока что тоска на кончиках пальцев, а не какая-то осознанная.
Больше года прошло с момента, когда меня задержали. Я как будто до сих пор линию не подвел: все, тюрьма закончилась. Я не назову это все опытом, по-шаламовски. Это все дрянь полная, к которой прикасаться не нужно. Эта история бритвой срезала много людей, мыслей. Много дерьма раскопал в себе. Но научился злиться. Как оказалось, пока ты на что-то не влияешь, ничего не меняется. И тут нужно быть более сердитым.
Я пытаюсь сейчас не забывать, что я себе нравиться должен: делать так, как считаю правильным. Чтобы это не шло из чего-то надуманного – религии или политических убеждений. Не забывать, где ты в этих всех ориентирах».
|
Правозащитники продолжают сбор и документирование фактов пыток и нарушений прав человека в Беларуси Если вы пострадали от пыток со стороны силовиков или столкнулись с бесчеловечным и жестким обращением в СИЗО, нарушением прав человека — пожалуйста, пишите нам на: Telegram: @ViasnaDOC | Email: viasnadoc@spring96.org ❗️При желании вы можете рассказать свою историю анонимно |
