«Я объяснил, что совесть не дает закрывать глаза. После этого силовик предложил меня отпустить», – минчанин о цене антивоенной позиции в Беларуси Видео

История 44-летнего инженера Григория – одно из свидетельств, чего стоит бескомпромиссная антивоенная позиция в Беларуси. Платой стало задержание 27 февраля 2022 года на глазах жены и четырехлетнего сына. 24 суток на полу Окрестина, где четвертинку мыла на 30 человек выдают раз в три дня. Несколько ночей в камере-душегубке, где люди сипели от нехватки кислорода. Максимальная концентрация на том, чтобы «не получить дубинала». И эмиграция. Сейчас Григорий и его семья в безопасности. Минчанин рассказал «Весне» о преданности сотрудников Окрестина приказам, о том, как в камере вычисляли “подсадную утку”, и о том, почему белорусы, которые хотят перемен, обязательно победят.

Правозащитный центр «Весна» и Международная платформа для Беларуси по привлечению к ответственности виновных продолжают кампанию по документированию. Если вы пострадали от пыток со стороны силовиков или столкнулись с бесчеловечным и жестоким обращением, нарушением прав человека — пожалуйста, пишите в Telegram: @ViasnaDOC  и на Email: viasnadoc@spring96.org. Также вы можете рассказать свою историю журналистам "Весны": @Spring96info.

Они повторяли эту фразу как заклинание: “Вам лучше разойтись для вашей и нашей безопасности”

В день референдума, на четвертый день после нападения России на Украину, Григорий с женой и сыном пришел к своему избирательному участку. После голосования человек 15-20 остались в школьном дворике обсудить происходящее.

«Вдоль школы курсировали бусы. Было понятно по историям с 20-го года, что это бусы, принадлежащие режиму. И в один из моментов, я даже не понял когда, четыре человека без идентификаторов, в масках оказались на территории школьного двора. Краем уха я услышал с их стороны: “Вам лучше разойтись для вашей и нашей безопасности”. Меня так эта фраза заинтересовала – я решил подойти.

Они вели беседу с 3-4 женщинами старше меня лет на десять. И повторяли эту фразу как заклинание. Я поинтересовался: «А какая тут может быть опасность? Вам что-то грозит или нам?» А я был одет так интересно: желтая шапка и голубой шарф. Они все четыре меня, как овчарки добычу, схватили взглядом. Говорю: «Вы же получили задание, наверно, активных убирать. Можете меня взять». Меня взяли под руки, повели в бус».

Четырехлетний сын Григория в тот момент катался на беговеле рядом. 14 суток он терпеливо ждал папу, вместе с мамой шел встречать его к Окрестина… Но в тот день так и не дождался. Это мальчик переживал сильнее, чем когда его отца уводили неизвестные.

«Знаете, на майские в парк Горького ходили, – вспоминает Григорий. – Автозаки ж стоят. “Папа, а что это? Зачем?” – на автозак. И я понимаю, что будущее приходит намного быстрее, чем ты этого ожидаешь. Из сада приносит: “Сейчас полиция придет, и тебя посадят в тюрьму”. Ненормальное поведение для детей такого возраста. И я понимаю, откуда это берется. Это помогает принимать решения». 

”Не переживайте, сейчас вас опросят и отпустят”. Дрессированные животные должны пребывать в спокойствии

«В бусе я был первым. Начали катать по городу. Попросили телефончик тут же разблокировать. Я сам отдал. Пролистали, вернули. Мы мирно вели беседы с ними. Молодые они, до 25 лет, как командир, так и подчиненные. Им было очень интересно, «зачем это нам надо». Я объяснил, что есть такое понятие «совесть», она иногда не дает людям закрывать глаза.

После этого один из беседовавших со мной шепнул главному насчет того, чтобы меня отпустить. Но тот ответил, что это уже невозможно, он уже сообщил, что у них есть один «карандаш». «Карандаши» – это мы. В бусе дали позвонить жене.

Через час без каких-либо объяснений прямо из машины вынули еще двоих людей. Еще через час поступила команда сгружать нас в РУВД Советского района. Не знаю почему, но меня одного завели в подвал. Там находилось человек 20-30. Конвейер работал безостановочно, чтобы люди приезжали на Окрестина уже готовые: ошнурованные, с изъятыми телефонами, с вещами, упакованными в пакетики. Чтобы работникам ИВС не приходилось перетруждаться. Очки у меня там тоже забрали.

Оттуда в автозаке мы приехали, как потом выяснилось, в РУВД Партизанского района. Там достаточно много людей сидело, на сотни шла цифра. К каждому подходил сотрудник РУВД с планшетиком и спрашивал про обстоятельства задержания. «Не переживайте, сейчас вас опросят и отпустят». Дрессированные животные должны пребывать в спокойствии.

Водили к работникам прокуратуры. Показали мне протокол, где я был задержан по адресу, которого я знать не знаю, и на 2,5 часа позже относительно реального задержания. Я прямо работникам прокуратуры заявил, что они являются свидетелями фальсификации и фабрикования дел. Но мне закрыли рот: «в процессуальном порядке вы можете…» Чувствовалась полная их безнаказанность.

Там я познакомился с будущими сокамерниками. Был один со следами избиений – припухлости и ссадины были, видно, что болело все у него, он дрожал, бедный. Говорит, поставил два креста в бюллетени, и кто-то увидел».

Еще один избитый человек встретился Григорию в одной из камер ИВС на Окрестина.

«Привезли человека, который в супермаркете спросил начальника минского ОМОНа Балабу: “Как тебе спится после всего, что ты сделал?». Потом этот человек уехал в Таиланд на два месяца, когда вернулся, его в аэропорту арестовали, избили и по конвейеру – на Окрестина. Он не мог даже сидеть, лежал и дрожал, был весь опухший. И когда рассказывал свою историю, было непонятно, он заикается от боли, от испуга или и того, и другого».

С нами пришел знакомиться «свидетель», который видел наши задержания по протоколу – путался, спрашивал фамилии

К ночи в переполненном автозаке Григория привезли в ИВС на Окрестина. Сейчас он удивляется, что в его первой камере были матрасы, а перегруз был максимум раза в полтора – очень нетипично для Окрестина. Но это вскорости исправили.

«Супруге каким-то чудом удалось выяснить, что мое дело будет рассматриваться в Партизанском суде и успела предупредить адвоката. Хоть на Окрестина не хотят давать информацию родным. При попытке выяснить по телефону ничего не отвечают, через переговорное устройство на территории дважды из трех раз супруге говорили, что меня нет, при том что я находился все время в ЦИПе.

Суд был онлайн. Когда нас 50-80 человек стояло в коридоре, следователь впервые нас назвал «господа каторжане». Вот в этих моментах проявляется их вседозволенность. 

С нами пришел знакомиться «свидетель», который видел наши задержания по протоколу, – чтобы он понимал, кто есть кто. Путался, спрашивал фамилии. Он свидетельствовал сразу против 5-10 людей. Человек, которого я в первый раз в жизни вижу, свидетельствовал, что меня задерживал. Думаю: посмотрим, как они будут выкручиваться по поводу реальных свидетелей – супруги моей, друга». 

Я ночевал в “избирательном участке”: голова в кабинке, а ноги на улице

“Под таким напором несовпадений судья отправил дело на доработку. И тут я системой был идентифицирован как несогласный. И меня уже загрузили не в мою лайтовую камеру, а… в “избирательный участок”. В друхкомнатной камере, наверно, в 40 кв. м находилось человек 40-50. О кроватях речи никакой не было. Я вот ночевал в “избирательном участке”: голова в кабинке, а ноги на улице. Очень много людей, идешь – смотри, чтоб на голову не наступить. Там я провел день или два.

Все настройки системы работали на то, чтобы унизить тебя и оказать давление, чтобы ты потерял какую-либо мотивацию и согласился с тем, что ты кусочек экскрементов, который с какого-то перепугу вдруг открыл рот.

К следующему суду новый протокол подогнали под показания очевидцев. Уже «свидетель» находился в стороне и слышал, якобы я кричал «Нет войне», «Нет незаконному референдуму». Я спросил, был ли у него рабочий телефон с собой, предложил взять биллинг этого телефона… Судья сперва одобрил, но быстро понял, что надо включать задний ход, и отклонил ходатайство. Выписал мне 14 суток.

Поспав в “избирательном участке” в окружении коллег, я понял, что для системы правил не существует вовсе, точнее она их меняет по своему усмотрению исходя из задач, что мог, я сделал, теперь надо пытаться освободиться из этой ситуации. Но для подбодрения товарища судьи и для свидетелей моих, как подтверждение, что я нормальный, в конце заседания я сказал: “Слава Украине”».

Вертухаи ободряли, что в 20-м еще 15 человек в эту камеру влазило

«Попал я в еще гуще населенную камеру. Это был первый раз, когда я ощутил, что такое нехватка воздуха. Я был рад, что под нарой нашел выщербину в полу, и мне оттуда удавалось дышать. Вертухаи ободряли, что в 20-м еще 15 человек в эту камеру влазило. Система отточена, каждый винтик выполняет свою работу и чувствует себя абсолютно в норме – и оркестр получается великолепный: на выходе подавленная воля и никаких желаний возобновлять посещение.

Перегруз, наверно, измеряется у них в коэффициенте – на одну койку 6-8 человек. Такую норму поддерживали. Но этого им было мало. Они игрались: могли 5 человек взять из одной камеры, перевести в другую, 7 привести в эту. И это происходило раз в 2 часа примерно. Мы это назвали “тетрис”. И днем, и ночью, чтобы люди не могли выдохнуть, чтобы постоянно чувствовалась нервозность. 

Во время “тетриса” они сами путаются, кто где. Потом ищут по камерам. В момент “тетриса” они могли забросить человека, который сидит по протестной статье, к обычным. Шестиместная камера через коридор – 5 коек заполнено, со спальными принадлежностями, мылом, туалетной бумагой, без тараканов, с книжками. Сокамерник там провел два дня – потом спохватились. Говорит: “Ребята, я был на курорте”».

Изолятор на Окрестина. Иллюстрационное фото spring96.org

Ребята, как чумные, начали подползать под дверь подышать

«В ЦИП товарищ прапорщик нас встречал: “Наркоманы, пьяницы, нет нормальных людей. Украина – нацисты, живьем едят детей, распинают на крестах. Что, вы хотите, как в Украине?” И вот это всю дорогу.

Там мы радовались, когда нас в шестиместной камере было 25 человек и начинали грустить, когда нас было 31-33. На нарах спать плохо, потому что железные прутья, на полу спать плохо, потому что клопы. Если кладешь кусок хлеба на стол, то в течение 15 секунд его уже кушают 3-4 таракана. В остальных камерах их не было.

С утра мы обнаружили, что вентиляция перестала работать. В течение двух часов ощутимо поднялась температура, отопление же работало нормально тогда, по стенкам начал течь конденсат. Окно находится за решетками, которые не дают его приоткрыть. Но ручек там все равно не было. Кормушку ни в какую не открывают. Началась у нас такая душегубочка.

Вторая ночь была критичная. Спать не получалось. Это было полуобморочное состояние, как бредовое, сознание заторможенное, спутанное. И это на фоне побудок. Люди начали жаловаться на то, что у них конечности пухнут. Старались меньше двигаться, не разговаривать.

Я обнаружил в 4 утра, что товарищи некоторые уже не храпят, а посипывают слегка, и такие они подсиневшие стали. Я реально смотрел: те, кто спит, дышат еще или нет. И мне плохо самому было, сердце болело, пульс учащенный. Сверху сполз, лег под дверь, а там щель небольшая. Потом ребята, как чумные, начали подползать под дверь дышать. Так мы до утреннего подъема продержались.

Я давал обратную связь вертухаям: «Вы там, садюги, откройте воздухом подышать чуть-чуть, тут совсем у нас плохо». На шмоне нам выдали ключи от решетки, мы смогли сделать приспособление, которое позволило открывать окно.

Мне стало абсолютно понятно, как это работало в 37-м году. Если им скажут: «Расстрелять их всех» – без проблем. Им так даже легче будет, а то вещи надо какие-то выдавать. Если люди подыхают ползают, но им говорят: «Смотрите, чтоб не сдохли», – они это делают. Скажут: «Как сдохнет двое, вынесешь двоих, заведешь двоих новых», – он будет исполнять». 

Мыло нам выдавала одна смена из трех. На 30 человек кусочек со спичечный коробок

Григорий вспоминает нечеловеческие условия в ЦИПе, как он уверен, системно разработанные для подавления воли:

«Постоянно горит свет. На попытки заклеить фонари тут же получали угрозы физического насилия, карцера и т.д. Два раза ночью побудка: стучат в дверь дубинами, открывается кормушка – ночью боялись они открывать дверь, и ревом кричат: «Всем встать!». Раз в неделю выливалось ведро хлорки. А вентиляция же не работает.

На наши вопросы про душ в глаза смеялись. Все на панибратстве, на хихиканьках. Туалетной бумаги нет – мы решили применять метод биде. Мыло нам выдавала только одна смена из трех. На 30 человек кусочек со спичечный коробок. И только эта смена медицину допускала до нас. Но таблетки – только от родных.

А так может доктор простоять с краю во время переклички. Фамилии называют непрерывно. Ты должен умудриться попросить доктора дать таблетку, но чтоб не мешать перекличке. А 30 человек растягивается по длине всего коридора. В кормушку скажут потом, что доктор уже был. Все мы там переболели, я так понимаю, ковидом. Кашель еще месяц после освобождения душил.

У одного товарища был либо ушиб, либо перелом – нога стала раза в два больше. Мы подняли бучу, но ему не вызвали «скорую», просто, я так понимаю, перевели в другую камеру. Мазь дали через окошко. Руками доктор нас не трогал».

Они думали, что мы переругаемся – нет, мы и с зеком найдем общий язык. Поэтому мы и победим

«Обязательный атрибут – 2-3 бомжа на 30 человек. Просто с улицы их берут. И бомжи сами это подтверждают: «Ребята, это ж нами вас наказывают». Плюс непослушных товарищей с уголовным прошлым тоже к нам на перевоспитание отправляли. Они думали, что мы переругаемся – нет, мы и бомжа заставим помыться, и с зеком найдем общий язык. Поэтому мы и победим. Но вопрос когда. Когда средняя температура по больнице дойдет до нужного уровня.

Белорусы ментально не могут в открытую бороться почему-то. Потому что сломанные многими поколениями. Выкручиваются, приспосабливаются – а им приходят, в очередной раз по голове дают. И это будет до бесконечности, пока либо кувалда не сломается, либо противовес не пойдут давать. Свободу надо заслужить. 

Тем не менее белорусы сделали очень многое. Они разграничили черное и белое. Да, такой ценой. Пропали полутона, и это очень хорошо. Но этого не достаточно. Мне кажется, черное и белое разделили все, даже милиционеры. Мне их, если честно, жалко, потому что карма у них очень тяжелая и отрабатывать ее придется долго. Не надо недооценивать противника и делать из него безмозглое зло».

В каждой камере по товарищу майору

Мы перед сном истории рассказывали друг другу. Вертухаи тихонечко ухо приклеивали. Когда что-то им не понравится, они ту-тум дубиной в дверь: “Всем спать!” Они на нас смотрят, как на диковинные фрукты. У них же бомжи, алкоголики, наркоманы. Их главный вопрос: “Сколько ты зарабатываешь? Тебе мало? А что тебе надо?” Вот это их уровень.

В камере люди были намного более открытыми – от тебя уже ничего не зависело. Сейчас мои сокамерники в ракушках, сильно боятся. Но всех, кто еще попадает, хочу предупредить: в каждой камере по товарищу майору. Подсаживают человечка, втирается в доверие, собирает информацию, и потом начинают раскручивать. Но они, конечно, грубо играют. Заходит – постриженный, маникюр идеальный: «Я 15 суток тут уже сижу». Отличительный признак – появление не с первого дня сидения. И постоянный интерес ко всем, попытка вытянуть на разговор. Видно, что выполняет человек задание. И вызывают его непонятно куда надолго.

Еще сотрудники РУВД должны были прийти на беседу с политическими. Выглядело это так: примерно раз в день тебя выдергивают из камеры (воздух в коридоре такой свежий и прохладный), заводят в специальнуй комнату, садят в клетку – не объясняют, кто перед тобой сидит, процедура не обозначена с юридической точки зрения никак. Визави разные. Некоторые рассказывают, что здесь и так легко с нами обходятся. Кому-то все равно, он сидит в потолок смотрит. А кто-то выслуживается, рассказывает про уголовный кодекс, законы, про то, что не все так однозначно».

Иллюстративное фото

”Слава Украине” на суде мне не давала покоя

«Ближе к освобождению мы для себя выяснили, что люди, которых задерживал ГУБОПиК, в 99% случаев на волю не выходят, на них составляются фейковые протоколы повторно. Только для того, чтобы ты чувствовал себя не человеком, а животным, которое хочет избежать вот этого наказания. Этот момент самый чувствительный. Они это поняли и применяют широко. «Слава Украине» мне не давала покоя». 

Григорию вручили новый протокол, тот же судья дал 10 суток.

«Ничего не меняется, только у вертухаев уже проблемка: в “тетрис” уже играть нечем. Кто-то выходит на совсем, для того чтобы держать плотность, камеры стали объединять. Но стали появляться люди, которые шли не по пикетированию, а по планомерным губопиковским делам. Несколько таких уехало по уголовным статья, до сих пор от них нет никаких вестей».

Человеку дали ложку и сказали вычищать унитаз

Встречались случаи особого отношения к сокамерникам. Григорий рассказал про один случай прилюдного унижения человека:

«Где-то в середине моего второго срока человек попал к нам в камеру. Задержал ГУБОП, что-то было связано с деятельностью против милиционеров, они очень на него взъелись. Ему дали ложку и сказали вычищать унитаз. Чтоб он блестел. Замурованная в пол чугунная чаша с оксидными и солевыми отложениями такими… Сказали, что через час проверят. Или будет грубое физическое воздействие. А если мы будем ему помогать – к нам всем. То есть хотели, чтобы мы его начали принуждать. Попытки помочь пресекались — две видеокамеры под потолком. И человек полтора часа ложкой скреб унитаз. Что с ним стало дальше, непонятно, потому что его забрали.

Угрозы были на каждом шагу: “Ноги шире, иначе счас получишь дубинала», или «Счас все построитесь, пойдете на мороз”. Это просто идет как поток информации фоновый. Твоя задача – не получить этот дубинал».

Из клетки ШИЗО меня перевели на общую зону под названием Беларусь

«Вышел я на свободу. Относительно на свободу… Из клетки ШИЗО меня перевели на общую зону под названием Беларусь. У меня расставились последние точки над "і": я решил покинуть страну. На третий день мы семьей уехали.

Психологически арест ударил, конечно. Первых 2-3 недели во сне вообще ездил на БТРе, ОМОН душил, невозможно расслабиться до конца. Флешбеки и сейчас есть. Это же не только с самим заключением связано – как на лезвии бритвы были все полтора года».

Сейчас Григорий не в Беларуси. И признается, что чувствует себя намного лучше, чем на родине.

«Здесь я говорю много того, что не сказал бы. А это дорогого стоит. Это формирует личность. Однако лучше всего дома, это точно. Но дома хорошо надо самим делать, только мы не все хотим это делать, вот в чем беда. Моя точка зрения: не созрели. Никакой ответственности за прожитые 20 лет большинство не хотели нести. Хотели, чтобы щелк – все стало хорошо. Не бывает. Это карма, которую надо отработать. А кто выбрал совесть, тот уже сел, или под угрозой тюрьмы, или был убит, или успел уехать. Это тоже карма, наша общая, которая накапливается каждую минуту. И ее тоже нужно отработать… Если захотим… Или пойти на новый круг истории.

Я думаю, на нашем веку мы перемены увидим, но, думаю, это будут не такие перемены, как мы в душе у себя держим. Это будут компромиссы. Многие понимают, где добро, а где зло, но не противостоят злу, продаются за еду. Обмен совести на полный холодильник. Вот когда перестанут продаваться за еду, тогда это и произойдет. А пока продаются, темные силы будут покупать».