«Верните меня на “Титаник”». Бывший политзаключенный — о двух месяцах под стражей за оскорбление Лукашенко в Instagram Аудио

Даниил Косенко — бывший политзаключенный. Он провел два месяца под стражей до суда — за то, что «оскорбил» Лукашенко в Instagram. Даниил сменил несколько камер в нескольких местах (на Окрестина и «Володарке», в Московском РУВД Минска и в Жодино), в том числе сидел в камере «шизофреников». Видел людей, заключенных по делу Зельцера. Прошел «экстремистскую» комиссию на одной ноге.

Всего в заключении Даниил содержался с 22 ноября 2021 года до 21 января 2022 года. После вынесения приговора (два года ограничения свободы с направлением в  исправительное учреждение открытого типа) Даниил бежал из Беларуси. «Весна» приводит историю Даниила от первого лица.

Даниил Косенко

Почему я?

Я жил в Минске и занимался путешествиями: возил автобусные молодежные туры. А еще организовывал и вел праздники: свадьбы, юбилеи, корпоративы, презентации. Был в маленькие смены в частном детском лагере заместителем директора и вожатым, и планировал в этом развиваться. А еще вместе с товарищем я создал свой проект Digital detox — о том, как отдыхать без телефонов путем творческих мастер-классов на свежем воздухе. Я дарил людям эмоции и создавал праздник.

Я был 9 августа 2020 года на Стеле [место в Минске, где проходил наиболее массовый протест против результатов президентских выборов — Прим. ред.]. И видел, как людей начали атаковать силовые представители лукашенковской власти, как полетели гранаты, как начали стрелять, видел кровь... 

После этого я не боялся показывать свою позицию. Когда возил туры, то включал в автобусах «Ляписа Трубецкого», NaviВand, «Перемен» Виктора Цоя — и транслировал это в сторис в Instagram. Записывал я сторис и в майке с изображением Нины Багинской («Я гуляю» с бчб-флагом).

А еще у меня было маленькое журналистской хобби — в своем Instagram я делал хайлайтс с названием «Перемен». В них я сконцентрировал самые, на мой взгляд, ключевые события протеста 2020 года. Был там и Лукашенко. Помните, когда он выступал возле ТЦ «Столица» в Минске 16 августа [на провластном митинге]. Он был в поту, трясся — и поймали кадр, где он вскидывает руку вверх, как будто «зига». Я сделал скриншот этого фото, добавил надпись «фашист» и репостнул. Я считаю, что такая идеология присутствует во всех этих репрессиях — белорусам не дают быть белорусами в собственном государстве. Поэтому я согласен с тем, что он фашист.

И вот мне позвонили из РУВД…

РУВД Московского района города Минска

Думал меня заберут — но нет, меня попросили написать объяснительную насчет моих хайлайтс.

Но прошло три недели. Мне позвонили снова из РУВД, пригласили в чем-то расписаться: подъехать буквально на 30 секунд.

В тот день я был очень загружен работой, а еще моя бабушка ложилась в больницу с коронавирусом… И я как-то без задней мысли просто поехал в РУВД. Мне казалось, что если в предыдущий раз было без вранья, то, может, и сейчас так будет. Но меня отвезли в Следственный комитет, сообщили о возбуждении уголовного дела — и все пошло по накатанной. Только я думал, что это будет 10 дней, а это затянулось на два месяца.

Изолятор временного содержания (1-й переулок Окрестина)

На Окрестина я был пять суток. В помещении карцера. Оно предназначено для одного человека — пять с половиной метров в длину и три в ширину, и там всего одна деревянная «шконка» [откидывающаяся кровать — Прим. ред]. Но нас там в разное время сидело от шести до восьми человек. Мы спали на бетонном полу, а теплую верхнюю одежду забрали. Обувь тоже.

В качестве туалета — дырка посреди камеры. И резиновое ведро: им мы и смываем, в нем и моем руки, и умываемся. Умывальника нет, кран обрезан, и, слава богу, хоть холодная вода течет.

Там нет никаких средств гигиены, туалетной бумаги давали на день немного, то есть этого не хватает на то, чтобы нам всем сходить в туалет.

Запах... Клопы, вши — все это вылазит ночью, когда ты засыпаешь, и кусается. Воняет жутко, слышны крики...

Кормят хуже, чем свиней. Суп, в котором плавает три картофелины, — жижа. Кормят, чтобы только поддерживать жизнь. Это тоже своего рода пытка.

Отношение сотрудников очень жесткое, я бы даже сказал — критически радикальное. Местами я чувствовал себя будто евреем в гетто — такая ассоциация у меня возникла. На все вопросы — тебя шлют в одно место... Ты для них не человек. Они сами и друг к другу относятся не скажу, что совсем по-человечески — разговаривают сплошным матом.

Поднимают ночью, чтобы вывести на «растяжку» (руки вытягиваешь к стене, ноги нужно ставить широко — а они бьют по ногам, чтобы поставить их шире), жесткий мат, смотреть никуда нельзя: если оглянулся, то получил по ногам. 

И как только ты засыпаешь на этом бетонном полу, то слышишь, как дубинкой с ноги в дверь: «Встали! Фамилии назвали!» Сотрудники это делают очень зло. Словно запрограмированные киборги.

Новые арестованные ребята приходили в камеру каждый со своими историями. Они снимали майку — а там следы от шокеров и дубинок. Меня в сравнении еще мягко задерживали, но были те, кого задерживал ГУБОПиК и ОМОН. Есть кейсы, где они вежливо приходили и просили пройти с ними. А есть, где взломана дверь, где задерживали лицом в пол, а дома были родители или жена с ребенком. Я не знаю, какая у них градация…

И вновь РУВД Московского района

На четвертый день моего пребывания на Окрестина меня вывезли в РУВД Московского района города Минска и сказали, что я еду в Жодино. Мне было непонятно: как я, гражданин города Минска, еду в Жодино?

В РУВД я был очень зол, ведь простудил почки из-за этого бетонного пола на Окрестина, и все время хотел в туалет. Я целый день стучал в дверь (меня в 12 привезли, а в 19 пришел следователь) — в туалет меня сводили один раз.

И за день мне не предложили ни попить воды, ни поесть. Ну хоть что-нибудь! Кусочек колбасы, хотя бы хлеб, сухарь, семок насыпать — ну что-нибудь! Ничего.

Я не понимаю, почему в РУВД такое отношение — эти ребята вроде как должны бороться с преступностью... Хочется ругаться матом, когда вспоминаешь эту историю.

Следователь был молодой и адекватный, но позволял себе улыбочки. Когда я сказал, что спал на бетонном полу 5 дней со вшами и клопами, то он сидел и улыбался. Хотелось бы передать ему привет.

Затем меня вернули на Окрестина, а на следующий день отправили в Жодино.

Следственная тюрьма №8 города Жодино и что такое «светка»

На Жодино было гораздо лучше, чем на Окрестина. Но моя история — это кейс человека, который находится в Жодино под следствием. А люди, которые попадают в Жодино на 15 суток [в рамках административного ареста, а не по уголовному делу до суда — Прим. ред.] — это совершенно другой кейс.

Сравним Окрестина и Жодино: в первом случае мы не знаем, что с нами будет, на нас орут все время матом, нас плохо кормят (точнее, просто поддерживают жизнь), унижают морально и могут даже нанести физические травмы — и ты в этом живешь 5 дней. А в Жодино — сотрудники с тобой помягче разговаривают, разрешены передачи, письма. Библиотека катается — пускай и старая, с советскими книгами и вырванными листами на сигареты-самокрутки… Даже в Библии есть вырванные листы на самокрутки — это богохульство, конечно [улыбается — Прим. ред].

Из Окрестина я приехал полностью без вещей. И соседи по камере в Жодино дали мне зубную щетку, полотенце, тапочки, еду, делились всем.

Вообще, мне повезло с камерой. В ней был порядок, культура и принципы лучше, чем, прости господи, белорусская Конституция и правовое поле Республики Беларусь. В камере было все очень грамотно сделано: у нас [среди заключенных — Прим. ред.] был повар и завхоз, который отвечает за продукты, ведь мы жили «общаком»... Этот тюремный сленг, эти слова… Вы знаете, что такое «светка»? «Светка» — это туалет. Зачем мне это знать? [смеется — Прим. ред ]. Но я это знаю.

Заключенные по «делу Зельцера»

* По версии белорусских властей, 28 сентября 2021 года IT-менеджер Андрей Зельцер застрелил сотрудника КГБ Дмитрия Федосюка, когда силовики ворвались к нему в квартиру, после чего был убит ответным огнем. После этого в разных городах Беларуси прошли массовые задержания людей, оставлявших комментарии в интернете по поводу этой ситуации.

Когда я впервые зашел в камеру в Жодино, то расплакался. Я увидел там дедушку, который сидел тоже по политической статье.

Он уже на пенсии. Всю жизнь отработал — ни разу не был в тюрьмах, чистая биография, внуки есть… И он откомментировал смерть кагэбэшника, что-то написал в «Одноклассниках».

Он очень старый. Хотя ему 70 лет — не такой старый, но выглядит лет на 80. И мне его было очень жалко. Как деду жить в этих условиях? У нас в камере было 12 нар и 15 мужиков. Это просто тяжело.

Ребята по «делу Зельцера» — это ужас! Кто-то оставил комментарий в виде смайлика, кто-то написал одно предложение — и эти ребята сидят до сих пор, уже семь или сколько месяцев. И сидят они в полном вакууме и безызвестности. Никаких движений по их делам нет.

Причем первые месяца два они сначала сидела на Окрестина: в камере, предназначенной для шестерых, их было по человек 20 (если мне не изменяет память) — то есть они спали друг на друге. А потом — в Жодино, в камере для десятерых их там было по 20-40 человек. Письма и передачи им не отдавали. И в таких условиях они месяц-два провели, потом их распределили по нормальным камерам — и вот они до сих пор сидят. Следователь приходил к кому-то из них один или два раза, и ничего никто не может сказать. Как вот чувствует себя человек в такой ситуации: месяцы тюрьмы за комментарий и за смайлик?

Я видел, как в таком случае морально разлагается голова человека, — он просто становится очень нервным, он в ужасе от того, что происходит…

Попытка получить медицинскую помощь

Случайно я разлил кипяток на ногу — и получил ожог второй степени. Но нормальную медицинскую помощь мне не оказывали. Кажется, на второй день мне принесли противоожоговую охлаждающую и обезболивающую мазь, но это временная мера — через два–три часа боль возвращается обратно.

Было очень больно становиться на пятку, я не мог нормально ходить. Но мне не давали костыли и гоняли в таком состоянии к следователю, к адвокату. Как это? 800 метров под землей мне нужно было пропрыгать на одной ноге туда и потом столько же обратно, в горочку — и с горочки... Кровь приливала к ноге, она опухала и не влезала в тапок, и я с этой кровоточащей раной прыгал. А сотрудники тюрьмы умудрялись подшучивать над ногой, над травмой, над моей статьей. А ноге становилось все хуже.

Я просил и писал, чтобы меня отвели в санчасть. Но меня водили два раза к оперуполномоченному тюрьмы Жодино и там просили, чтобы я, наоборот, написал, что не имею претензий и медицинская помощь мне оказана. Но я находился в таком месте и с такой статьей, что отказать [было невозможно] — и я это написал, чтобы не ругаться с ними. Но, конечно, у меня есть претензии. До сих пор.

Это продолжалось 8 дней... У меня поднялась сильная температура, нога начала уже гноиться. Я боялся, что ее просто отрежут.

А еще с такой ногой меня поставили на профилактический учет как склонного к экстремизму.

«Склонный к экстремизму»

На профучет ставят всех политических заключенных. С этого момента на «тормозах», на входе в «хату» появляется карточка с этой пометкой — и к тебе уже особое отношение. «Хата» — это камера, а «тормоза» — ее двери.

Каждое утро приходят на проверку. Дежурный по камере говорит: «Я дежурный по камере, в камере содержится столько-то человек». И после этого все политзаключенные в камере должны сказать, к примеру:

«Косенко Даниил Михайлович, 368-я статья, часть первая, состою на профилактическом учете как склонный к экстремизму и другой деструктивной деятельности, разлагающей общество».

Это надо говорить, черт возьми, каждое утро, а еще часто и вечером.

Как меня ставили на профучет?

Нога сильно кровоточила, голова уже подкруживалась, темнело в глазах, все было очень плохо — но меня туда погнали. Ждал полчаса начальника тюрьмы, и мне даже не разрешили сесть. Потом я стоял перед ними.

Профучет — это просто спектакль одного актера! Нет, даже целой театральной труппы жодинской. Вся комиссия, человек 15 — все важные лица тюрьмы — собираются, вызывают тебя «на ковер», и ты им рассказываешь, почему ты совершил то, что совершил. И они принимают решение, поставить ли тебя на профучет. Понятно, что ставят всех абсолютно, у кого статья «политическая».

То есть у них такой маленький суд внутри тюрьмы.

Когда у меня спросили, «зачем я это сделал», я ответил: в руководстве этого человека [Лукашенко — Прим. ред] были приняты неправильные, жесткие решения по отношению к обществу в 2020 году. Потому что людей били.

«Ты это видел?» — спросили они. То есть меня начали раскручивать, являюсь ли я участником [массовых беспорядков, как называют белорусские власти события 9–11 августа 2020 года — Прим. ред.] Но я же не дурак — говорю: «Нет, не видел».

«А где ты это видел?»

«В соцсетях».

«В соцсетях? Так это все пропаганда».

«У меня много знакомых, кто пострадал».

«Да, мгм, понятно, знакомых, — говорит кто-то из тюремной комиссии вслух, а затем спрашивает у всех: «Вы согласны, что он экстремист и склонен к экстремистской деятельности?»

И все просто единолично руку: «Да».

С этого момента я был и должен говорить те слова каждое утро.

Viasna96 · Даниил Косенко - о комиссии по постановке на "экстремистский учет"

Санитарная часть

На восьмой или девятый день меня все же перевели в санчасть. Сопровождал меня прапорщик. Он сказал: «Мы тебя подлечим», — но с матом.

Я прыгал на одной ноге, со всеми своими вещами — пакетами и сумками. Хоть бы один пакет он помог мне поднести! Меня бомбит. Где вообще хоть что-то человеческое в вас? Ведь когда человек попадает в тюрьму, то сверху эти ребята делают еще хуже — вот из-за них вообще хочется повеситься…. Мне, правда, не хотелось, но я видел тех, кому хотелось.

В санчасти на шесть «нар» было два «политических» и два «зэка-пересидка».

«Зэк-пересидок» — это человек, который всю жизнь мотается по тюрьмам. По правилам они не должны содержаться вместе с «первоходами» (теми, кто сидит в первый раз), но на санчасти нас смешивали.

Все было хорошо, но потом случился конфликт: эти «зэки» начали клевать дедушку — политического по «делу Зельцера». Морально его ели очень сильно. Они просто энергетически подзаряжаются, как вампиры — человека выводят из себя, и это для них развлечение. Сперва я молчал, пока нога заживала, но потом вступился за дедушку. Хотя со здоровьем у этого «зэка» все хорошо — ему не приносят таблетки и он не ходит на процедуры. Это подсадной человек внутри тюрьмы, у которого деловые отношения с сотрудниками Жодино. Это нормальная практика для наших силовых структур — когда есть такие люди. И вот я с ним повздорил, и меня перевели на следующий день в камеру к «шизофреникам».

Камера «шизофреников»

Я не знаю вообще, почему эта камера существует в этом Жодино. Да, врачи там работают на этаже, прямо напротив этой камеры, но условия и состояние этой камеры… Людей в ней держать нельзя.

Нас было шестеро. Леня-железнодорожник, один замдиректора МТЗ (не знаю, как он туда попал — говорит, случайно так получилось), и парень-айтишник с российским паспортом, которому при задержании сломали руку.

А остальные…

Когда меня только завели в ту камеру, то навстречу вывалился дедушка со звуком «б-б-б-б-б». Он пытается вырваться из этой камеры, а конвоиры меня толкают в спину, и следом того деда запихивают обратно.

Этому дедушке 70 лет, в свое время он убил любовницу топором (вроде за измену), 30 или 35 ударов, труп спрятал за печкой. А потом у него «поехала крыша». Он только издает звук «б-б-б-б-б», и совсем не осознает реальность. И вместо того, чтобы его перевести в Новинки [РНПЦ психического здоровья в Минске, где проходят лечение люди с психическими расстройствами, в том числе обвиняемые в преступлениях — Прим. ред], его содержат здесь и собираются судить. Но он даже не говорит, не понимает речь, а только кивает — как маленький ребенок.

Про то, что он убил любовницу топором, мне рассказали сокамерники.

В первую ночь я проснулся, а он стоит у меня прямо перед лицом (я спал на второй наре — кстати, «политическим» нельзя спать на первом этаже, не знаю, почему). И вот он смотрит на меня, улыбается и издает свое «б-б-б-б-б». У меня пронеслась мысль: Господи, надеюсь, он не думает, что я та самая любовница. Это реально страшно.

Еще был парень-цыган, без определенного места жительства. Он ложился в постель, накрывал голову одеялом и говорил все, что думает, вслух.

Потом привели еще одного человека. Он все время жал в звонок и говорил: «Переведите меня в другую камеру, они меня бьют, они меня п*здят». Но мы его вообще не трогали...

И вот там жутко воняет, тот дед часто ходит мимо туалета, мимо рта ложку с супом проносит, прячет крошки хлеба под подушку — и там разводятся насекомые. Жутко холодно, тараканы ползают там везде, ночью еще и мыши. Вот такие условия. И это называется санчастью? Эта камера находится в санчасти, серьезно?!

Пять суток на все это я смотрел. А потом у деда случилась эпилепсия. Я никогда не видел эпилепсию раньше. Никогда. Это кошмарно.

Было воскресенье, конец декабря, примерно 19.45. Он упал. Мы его перевернули, чтобы он не задохнулся. Пена изо рта, его голова становится синяя, он надувается весь, его всего колотит. Мы звоним в этот звоночек, зовем на помощь… Приходит продольный, смотрит в глазок, и говорит:

«У меня пересменка через 15 минут, может он продержится?»

«Какая пересменка? Он сейчас умрет! Зови на помощь!» — мы смотрели на деда и думали, что ему конец.

«Фельдшер в другом корпусе», — сказал продольный и побежал за ним.

Еще где-то минут через 10-15 пришел фельдшер. В совокупности мы звали на помощь почти полчаса.

Нас вывели из камеры, деду что-то вкололи — и его немного отпустило. Нас завели в камеру обратно, а у него случился второй приступ. Нас опять вывели, ему опять что-то вкололи. Потом третий приступ — тогда уже вызвали скорую.

Скорая его не забрала, и нас оставили с ним в камере. Ночью он опять начал бродить. На следующее утро меня перевели. Судьбу этого деда я не знаю. Но на месте его мог оказаться ведь любой человек.

Пробыл я там пять суток, и все это время мы писали вместе с замдиректора МТЗ просьбы о том, чтобы нас оттуда переведи в другую камеру. Я даже говорил: «Ребята, пожалуйста, я вас умоляю, я выздоровел, у меня ничего не болит, нога вообще просто зажила на глазах, верните меня в мою родную камеру, где я был». Кстати, тот корпус назывался «Титаником». Поэтому я просил: «Переведите меня на “Титаник”».

Когда из санчасти меня вернули в мою родную камеру, в которой я был изначально, у меня слезы катились — так рад я был видеть этих людей (хоть там их стало меньше на 3 или 4 человека). Я никогда не думал, что можно почувствовать себя в тюремной камере, как дома.

В целом, я пробыл в Жодино полтора месяца.

Этапы

На всех этапах отношение к задержанным по политическим статьям предвзятое. Подследственные же по «обычным» преступлениям (воровство и т.п.) этапируются в более комфортных условиях. Наручники у них спереди, зажаты несильно. Я же ехал с жестко натянутым наручникам за спиной, в «стакане» на одного — но нас было двое, и мы ехали, вплотную прижавшись друг к другу. Тот человек был задержан за педофилию. Так было, когда нас этапировали из Окрестино в Жодино.

Когда нас везли из Жодино на «Володарку», то обычным подследственным не надевали наручников и они могли свободно нести свои вещи. Я же шел в наручниках, пытался нести свои пакеты, они рвались… Хорошо, что хоть нога зажила.

Нас перевозили на поезде. В вагоне люди с обычными статьями могли свободно разговаривать и курить. Мне же было нельзя. Я ехал отдельно — рядом с человеком, у которого, правда, статья была не «политическая», но связанная с нападением на правоохранителей. Он просто напился, а к нему приехала люди без формы. Поэтому он не подумал, что это милиция, помахал перед ним ножом — теперь ему светит 10 лет.

«Володарка» и «могила»

*Володарка — СИЗО-1 на ул. Володарского в Минске, где содержатся обвиняемые под следствием и в ожидании судебного процесса над ними.

Для меня был культурный шок, когда на «Володарке» ко мне обратились на «вы». Я раз 15 оглянулся и спросил: «Вы кому?», мне сказали: «Вам» и улыбнулись. Я ведь привык к «Ты, слышь, бл*дь, к стенке отвернулся!», а здесь — «Пройдемте».

90-95% от персонала «Володарки» адекватны и общаются нормально. Но все же здание «Володарки» находится в плачевном состоянии.

Viasna96 · Почему важно писать письма политзаключенным?

Кормят там более-менее: есть съедобные каши и супы, но все остальное… Там есть такое блюдо, которые заключенные называют «могила». Вы бы съели «могилу»? Это что-то вроде смеси капусты и каши (какой-то паршивой сечки).

На «Володарке» я пробыл 10 дней в ожидании суда.

Суд, снятая уголовная статья и то, как можно оскорбить президента в Instagram

Интересно то, что по обвинению в статье 368 («Оскорбление президента») меня вообще нельзя было держать в заключении. Меня имели право задержать максимум на 10 суток. Но на десятые сутки мне внезапно инкриминировали и статью 367 («Клевета в отношении президента»). Это дало возможность продержать меня в заключении два месяца. А когда начался суд, то прокурор сразу же предложил снять с обвинения 367-ю статью. Прикольно, да?

*По закону, мера пресечения в виде заключения под стражу не применяется к обвиняемому в том случае, если максимальное наказание по статье, которая ему инкриминируется, не превышает двух лет лишения свободы. В части 1 статьи 368 УК санкция была на срок до двух лет. Но 26 мая 2021 года в этой статье произошли изменения — теперь санкция предусматривает максимальное наказание в виде лишения свободы на срок до четырех лет. Изменения вступили в силу спустя 10 дней. Даниила же обвиняли в эпизоде, совершенном «не позднее 2 июня 2021 года», то есть по старой версии этой статьи.

На суде у меня спрашивали про фашизм — понимаю ли я, что это за слово. А я его отлично понимаю. И понимаю, в каком контексте я употребил это слово и в каком контексте эта публикация была размещена у меня. Я объяснял, что в происходящих событиях я видел признаки фашизма в лице руководства Беларуси. На суде мне пытались пришить распространение и (это очень смешно) изготовление. То есть я сделал скриншот, обрезал его (чтобы скрыть того человека, у кого я сделал скриншот), выложил к себе в сторис — и поэтому я изготовитель. Вот так.

На суде мне дали понять, что если я раскаюсь, преклоню колено, скажу, что я дико извиняюсь, то будут смягчающие обстоятельства. На что я ответил, что готов извиниться лично, если человек [потерпевший по делу, Лукашенко — Прим. ред] несет морально-нравственные страдания, ему тяжело, он мучается, плохо спит из-за того, что увидел мой скриншот. Но если он лично не в курсе, а вы меня за это судите — то о чем речь?

Как можно оскорбить в Instagram президента, на которого не подписан? Как можно нанести ему оскорбление, если он не в курсе?

В последнем слове я сказал, что никого оскорблять не хотел, что это моя позиция и я не хочу отказываться от своего мнения. Рассказал, что я хороший человек и чем занимаюсь.

Гособвинитель зачитал, что я не раскаиваюсь, вину свою не признаю, в связи с этим смягчающие обстоятельства применены не будут — и мне дают 2 года с направлением в исправительное учреждение открытого типа. И меня выпускают из зала суда [до момента начала отбывания наказания — Прим. ред].

Все мои были безумно рады, но я как бы несильно рад, ведь понимаю, что после приговора моя жизнь в Беларуси на этом этапе заканчивается и что я буду релоцироваться. Экстренно [и нелегально], ведь у меня подписка о невыезде.

Я сбежал в Литву.

Вильнюс

В Вильнюсе я успел провести один квиз «ВАУ шоу», собираюсь сделать второй. Открываю свой YouTube-канал об экспатах в Европе, уже снял первый выпуск про белорусов в Вильнюсе. Скоро он появится в сети.

Здесь я чувствую себя нормально, но в последнее время грущу, накатила тоска по дому.

В Беларуси я был на таком уровне, когда в своей работе и жизни планомерно приближался к успеху. Но из-за приговора я потерял все свои рабочие места, а из-за заключения под стражу не успел сделать накоплений. Поэтому был открыт денежный сбор для помощи мне.

О бабушке и войне

Было больно, что мне пришлось уехать и оставить мать без поддержки со старой бабушкой. У бабушки сейчас плохо со здоровьем, и я очень переживаю, что она уйдет из жизни, а я не смогу быть рядом.

Во время моего заключения бабушка лежала в больнице с коронавирусом. Тогда сказали, что она не выживет. Но она выжила.

Бабушке 92 года. Она пережила Вторую мировую войну. А сейчас война в Украине.

И ей горько на все это смотреть, потому что ее муж — украинец, Косенко Иван Андреевич, мой покойный дедушка. Бабушка и сама в Украине провела пол своей жизни, у нас там много родственников, и ей, конечно, непонятно то, что там происходит, и то, в каком свете это выставляет белорусское телевидение. Ее душа и сердце болят за это. Еще и внук уехал любимый, то есть бежал, а до этого еще и в тюрьме посидел. Для нее это большое горе. Человек, переживший войну, мучается на старости лет. Очень жаль, что так происходит.