Блог Алеся Беляцкого. МУЗЕЙ. Слово "Музэй" было написано через "э": это был первый шаг неофитов в атмосферу нового белорусского Возрождения

Правозащитник и литературовед Алесь Беляцкий, который с 14 июля находится в заключении по политически мотивированному уголовному делу против "Весны", пишет воспоминания о музее Максима Богдановича, где он работал директором с 1989 года по июль 1998-го.

30 лет назад — 8 декабря 1991 года — в Минске торжественно открылась экспозиция Литературного музея Максима Богдановича, которая была приурочена к 100-летию со дня рождения поэта. В тот самый день были подписаны и Беловежские соглашения, которые констатировали упразднение СССР. События развивались стремительно: в один день могли развалиться империя и открыться музей.

Реставрацию делали на советский лад: все разрушили и составили здание по-новому

За хлопотами о музее и историческими событиями 1991 года незаметно приближалась дата открытия музея, приуроченная к 100-летию со дня рождения Максима Богдановича.

Во время августовского путча мы, депутаты Минского городского совета, объединенные в депутатское объединение "Демократическое течение", приняли специальное заявление в защиту демократических ценностей и призывали людей не поддерживать ГКЧП.

В эти дни я был на собраниях Мартиролога. Был и на Площади Независимости, тогда еще площади Ленина, где собирались неравнодушные люди, собирались депутаты Верховного Совета.

Полина Кочеткова вспоминала, что я отговаривал их — ее и Елену Киселевич — ходить на площадь, говорил, что у нас своя главная собственная задача — открытие музея. Не помню, но не отрицаю, что такое дело могло быть. Слишком важным для меня было открытие музея.

Эдуард Агунович посоветовал художников, которые разработали концепцию благоустройства околомузейной территории. Здание музея охраняется государством, считается памятником архитектуры XIX века. При реставрации от старого, аутентичного сооружения осталась лишь задняя стенка, остальное — новодел. Здание восстановили по старым архивным документам. Реставрацию делали на советский лад: все разрушили и составили здание по-новому. Как для музея, может это и неплохо, по крайней мере здание сухое, только старая стена была вечно влажная — плохо сделали изоляцию. Такое здание принял предыдущий директор Леонид Ходкевич. Эту влажную стену мы подмазывали и подкрашивали каждый год. И каждый год краска слетала с нее. К этой стене выходил запасной лестничный пролет. От нее были далеко музейные фонды и кабинеты сотрудников, поэтому несколько лет мы обходились незначительным ремонтом.

Проект по благоустройству территории получился слишком радикальным. Художники предлагали закрыть фасад здания огромной инсталляцией из стекла и хромированных труб. Мы отказались от него. Нам бы и не разрешили поставить такую конструкцию. Мы сами поставили четыре бетонные клумбы: две у входа и две со стороны музея, ближе к Дому природы, в котором раньше размещалась синагога.

Моей идеей было украсить музей барельефом с изображением Максима Богдановича

Скульптора Валерьяна Янушкевича я знал по "Беларускай каталіцкай грамадзе". С его братом Язепом Янушкевичем мы вместе учились в аспирантуре. В начале 90-х общественное движение белорусских католиков бурно развивалось. Созданная БКГ объединяла несколько сотен человек, которые восстанавливали традицию костела в его белорусской языковой форме. "Грамада" объединяла в основном молодежь. К ее деятельности с самого начала активно присоединился и я. В Минске нам удалось устроить первые регулярные белорусскоязычные службы в костеле святой Троицы. Из братьев Янушкевичей больше всего активничал в БКГ старший брат Феликс Янушкевич, достаточно известный в творческой среде. Он был избран главой БКГ, а я — одним из заместителей. Года на четыре, вплоть до прекращения работы "Грамады", у Феликса Янушкевича хватило энтузиазма на нее.

Валерьян был в нашем католическом костельном сообществе больше как скульптор. В базовом для БКГ костеле на Золотой Горке есть несколько сделанных им работ, в том числе фигура Святого Роха, барельефы Крестового пути и другие. Он фактически создал все монументальное оформление костела, который после власти коммунистов стоял совсем пустым. Валерьян, еще молодой совсем, был уже известным автором памятника Адаму Мицкевичу в Новогрудке. Валерьяну свойственен стиль неоромантизма, в котором он проработал всю жизнь и продолжает работать и сейчас. Моей идеей было украсить музей барельефом с изображением Максима Богдановича, заодно сделав из бронзы надпись, что здесь находится музей. С этой идеей я обратился к Валерьяну Янушкевичу. Я ходил в мастерскую к Валерьяну на улицу Сурганова в так называемый дом художников, где у нескольких художников были квартиры и мастерские. В этом доме, который стоит недалеко от универсама "Рига", жил Эдуард Агунович, наш художник, там же у его была мастерская. Валерьян делил мастерскую с другим молодым художником — Павлом Луком. Высокий, худой, с выразительным тонким носом Валерьян был аскетом, видел в своей работе призвание свыше. Он был прикован к искусству цепью и жил искусством. В свой мир он пускал далеко не каждого. В мастерской я впервые увидел и познакомился с Павлом Луком. Павел сделал на то время бюст Гашинского в Ошмянах. Талантливый Павел вечно улыбался, был мягким и вдумчивым. Его стиль работы был классическим. Работы, которые я увидел в мастерской, восхитили меня лаконичностью и безукоризненностью. С ним мы будем работать позже, установив памятники на могилах отцу Максима, Адама Богдановича, и его третьей жене Александре в Ярославле. Пока же я заказал у Валерьяна барельеф на здание музея в Троицком предместье.

Алесь Беляцкий. Архивное фото

Слово "Музэй" было написано через "э": это был первый шаг неофитов в атмосферу нового белорусского Возрождения

Валерьян Янушкевич вскоре приехал осматривать здание музея Максима Богдановича и предложил эскиз барельефа, а также образец надписи: "Музэй Максіма Багдановіча". Барельеф представлял собой довольно большой круг с изображением поэта в середине. Всем нам понравилась его работа. Одобрил ее и Эдуард Агунович. Почти сразу я заказал Валерьяну и барельеф над аркой по улице Максима Горького во двор, где стояло здание музея. Валерьян сделал еще один эскиз с музами-русалками, державшими вывеску с надписью "Музэй Максіма Багдановіча". Мы также его одобрили. Затем он вылил их из бронзы в мастерской художественного цеха в Колядичах. Барельефы и буквы с помощью подъемного крана были прикреплены на фасад и арку музея. Слово "Музэй" было написано через букву "э", дореформенным правописанием. Также тарашкевицей была сделана и новая печать, и музейный официальный бланк. Я объяснял это тем, что сам Максим Богданович писал свои стихи, публицистические тексты тогдашним правописанием, которое стало основой для унормированного в 1918 году Брониславом Тарашкевичем белорусского литературного правописания. Максим Богданович писал "Зорка Вэнера", "Менск". Он писал с мягкими знаками.

В слове "музэй" было желание сразу при входе в здание заинтересовать посетителя, заинтриговать его. Это был первый шаг неофитов в атмосферу нового белорусского Возрождения, в которой жил и чем дышал поэт. Также важным был другой мотив. Мы, члены объединения "Тутэйшыя", писатели, поэты, активно пропагандировали тарашкевицу как более благозвучную и научно обоснованную, в отличие от советской "наркомовки", которая искалечила белорусский язык. В Министерстве культуры в то время наше языковое своеволие не вызывало никаких возражений.

Я начал шутить, не мог остановиться. Никогда мы не смеялись так заразительно и безоглядно

На окна нам сварили решетку в виде Рождественской звезды, которую часто можно увидеть на белорусских ткацких узорах. Задумка была моя, а нарисовал эскиз Алесь Островцов. Решетки получились выразительные и интересные. Музей стоит на небольшой горке. С правой стороны на склоне мы высадили иву, каштан и ясень со Степановичем и Островцовым. Алеся Островцова, знакомого мне еще по молодежному белорусскому движению, я пригласил в музей на должность инженера. Алесь — родной брат журналиста и прозаика Сергея Островцова, работал перед этим инженером на заводе, решил изменить жизнь, больше заниматься писательством, поэтому согласился пойти в музей на меньшую зарплату. Но в более творческой среде, сложившейся в музее в то время, музейный инженер из него был не то чтобы хороший: не сильно он вкладывался в эту работу, которая приносила, особенно во время открытия музея, много хлопот. Часто мне приходилось подталкивать его. Яков Степанович, наш завхоз, иногда аж трясся от неспешной манеры работы и жизни Алеся. Но вклад Алеся в доведение музейного хозяйства до ума был несомненным. Высокий, с волнистой гривой волос, широкой грудью, всегда улыбчивый с открытым лицом, Алесь дополнял нашу новую молодую команду и вносил в нее свой определенный стиль, эмоции и размышления.

Многое в то время в музее мы делали своими руками — я, Степанович, Островец, Едрусь, мужской частью коллектива. Мы таскали тяжести, переставляли мебель, ремонтировали, красили. Женщины же убирали, чистили, украшали кабинеты и фойе. Тема подготовки экспозиции увеличивалась ближе к открытию. Последние месяцы мы работали в музее без выходных, каждый день. В начале декабря 1991 года мы приходили в музей рано утром и уходили вечером после 22 часов. Я недосыпал и почти не был дома. Помню, как в один из вечеров, за пару дней до юбилея поэта и открытия музея, уже поздно вечером мы убирали залы экспозиции начисто, протирали, подметали, перекладывали последние таблички. Я начал шутить, не мог остановиться. Шутки мои подхватили девушки, на которых напал какой-то истеричный смех. Никогда мы не смеялись так заразительно и безоглядно.

21.09.2021

*Ответственность за содержание текстов, как и за правописание и пунктуацию, несут исключительно авторы блогов