"Ты просто смотришь, как жизнь, которую ты строила, рассыпается", — бывшая политзаключённая про три года неволи
Ветеринарку Яну Журавлёву задержали прямо на работе после операции кошки в ноябре 2021 года за участие в воскресных Маршах. Ей назначили максимальные три года лишения свободы — она попала во вторую волну политзаключённых, которых отправили в гомельскую женскую колонию № 4. Больше всего девушка переживает за потраченное время в заключении, которое могла бы посвятить профессиональному развитию и помощи животным. Яна называет репрессивный опыт, который ей пришлось пережить, "бездушной машиной", а колонию — серией "Черного зеркала" и "Алисой в Зазеркалье". Полностью отбыв срок в конце лета 2024 года, она вышла на свободу и уже через несколько дней покинула Беларусь, потому что сразу поняла, что "в теперешней ситуации ничего хорошего Беларусь уже не готовит" для неё. Бывшая политзаключённая Яна Журавлёва рассказала "Вясне" об адаптации после заключения и сложности возвращения в профессию, три года заключения и женскую колонию.
Помощь ветеринарному врачу после 3 лет тюрьмы вернуться в профессию
Я буду благодарна каждому, кто сможет хоть немного мне помочь стать на ноги!
"Самое тяжелое сейчас — признать, что ты уже не такая клёвая, какой была"
До задержания Яна работала в ветеринарной клинике учреждения "Республиканский центр олимпийской подготовки конного спорта и коневодства" в Ратомке, где её и задержали 23 ноября 2021 года. Девушка очень любит свою работу, поэтому на вопрос о восстановлении после заключения сразу начинает рассказывать про своё любимое дело:
"Первоначально у меня была мотивация побыстрее вернуться в профессию — это для меня важно. Я была хороша в своем деле, а сейчас ощущаются, конечно, эти три года [заключения]. Это был непростой период. Наверное, самое тяжелое сейчас — признать, что ты уже не такая клёвая, какой была. Есть психологические моменты — неуверенность в себе, потому что долго не занималась своим делом. Это достаточно тяжело — понимать, что ты что-то потеряла, что за это время ты могла стать ещё более хорошим специалистом, а сейчас нужно наверстать то, что упустила".
Бывшая политзаключённая освободилась в конце августа 2024 года и уже через несколько дней покинула Беларусь. Она вспоминает первое время на свободе как непростой этап:
"Как только я освободилась, то было больше энергии, а потом, наверное, организм, расслабился. Когда я выехала из Беларуси, сняла квартиру и немного выдохнула, то я просто спала по 12-15 часов в день. У меня не было сил ходить на какие-то стажировки. Мне ничего не хотелось делать — я просто спала и периодически плакала. Раньше такого никогда не было: увижу какой-то милый видосик с котиками — и всё, реву. Этот период был до Нового года, надеюсь, это уже прошло. Но, наверное, мне это нужно было... Я всё же живой человек".
Сейчас девушка живёт в Гданьске со своими любимыми котиками, которые ждали её из заключения. После тяжёлых трёх лет она возвращается в профессию.
"Всё, дорогая, потрачено, это уже не твой дом!"
- Яна после освобождения
Яна рассказывает, что первые мысли о том, чтобы покинуть Беларусь возникли с момента задержания, хоть раньше у неё такой цели не было:
"Неприятно, что пришлось уехать из Беларуси. Но теперешней современной Беларуси я не нужна... Я думала так: я выйду [после заключения] и пойму, надо ли мне тут оставаться или нет. И вот я поняла, что там я нафиг не нужна. Ничего хорошего в теперешней ситуации для меня Беларусь уже не готовит. Я вышла из колонии, и у меня было ощущение, что я уже не домой попала..."
Девушка вспоминает свои студенческие года, когда из Витебска приезжала после трехмесячной разлуки домой, в Минск, и очень скучала. А теперь после трёх лет заключения "ничего не ойкнуло":
"Я выхожу и понимаю, что уже, похоже, это не мой дом. Это было не то, чтобы больно. Это было как данность — я даже не ощутила ничего и не удивилась этому. Не было радости ни от освобождения, ни от того, что я уже дома. Только была мысль: "Всё, дорогая, потрачено, это уже не твой дом!"
После пережитого хочется уже не взгляд в спину ощущать или иметь дополнительный контроль, а всё же выдохнуть. На нахождение в тюрьме было много ресурсов мной затрачено — на то, чтобы это всё пережить, пройти. И я не представляю, чтобы ещё так в профессию возвращаться. Поэтому Беларусь для меня сейчас, к сожалению, потраченное место".
"На Окрестина я постоянно просила адвокатку узнать, как там кошка"
Дома Яна побыла около недели — и в начале сентября 2024 года уехала из Беларуси. Рассказывая про своё задержание в 2021 году на работе, Яна говорит, что "это было ещё по-божески", вспоминая истории других заключённых с избиениями и "мордой в пол":
"У меня был пациент после операции — кошечка. И я сотрудникам говорю: "Дайте я пациента отпущу". Они были недовольны, но разрешили при условии, что будут присутствовать при этом. И действительно, они стояли ждали, пока я расскажу клиентке, что нужно делать с кошкой. После этого меня забрали. По крайней мере, по сравнению с тем, что я слышала от других, в моем случае не зажестили хотя бы. В той сложившейся ситуации, в той жести, то, что мне дали отпустить пациента — для моего психологического состояния было очень важно.
Сразу Яну задержали в административном порядке и отправили на "сутки", после которых на свободу она уже не вышла. Против нее возбудили уголовное дело за участие в Маршах по уже "народной" статье 342 Уголовного кодекса:
На момент задержания у меня на лечении была кошка моей хорошей знакомой. Меня задержали во вторник, а я должна была осмотреть её швы после операции в среду. На Окрестина, где я провела два месяца, первое время я постоянно просила адвокатку узнать, как там эта кошка. Меня очень волновал этот вопрос. Только через три месяца я узнала, что с кошкой всё в порядке, и только тогда я выдохнула".
"Старалась, как говорится в тех местах, бодрить"
- Рисунок, который Яна нарисовала в заключении
Яна рассказывает, что грусть в заключении "очень заразна", поэтому она старалась ободрять людей вокруг себя, шутить и рационально мыслить:
"Такое больше всего на Окрестина было. Я заметила, что, когда в переполненных камерах кому-то становится грустно, то это может передаться 10-14 человекам. В заключении не все стараются держать себя в руках. Некоторым нужно выплескивать негатив — кому-то сложно было, кто-то привык, чтобы окружающие их поддерживали. А у меня по жизни была роль человека, который сам поддерживает или пытается повлиять на обстановку. Поэтому я старалась, как говорится в тех местах, бодрить. Я постоянно предлагала какие-то игры, например, и вообще поддерживать более здоровую атмосферу, потому что это влияет на весь коллектив. Наверное, из-за того, что я толстокожая, поэтому так".
"Хорошо сижу — не бывает так, в чём же подвох?"
Семь месяцев Яна провела в СИЗО-1 на Володарского в Минске. Теперь, вспоминая условия содержания в гомельском СИЗО и колонии, Яна, как и многие политзаключённые с похожим опытом, шутя называет "Володарку" санаторием.
"Там себя я чувствовала на отдыхе. У нас в камере были почти одни политзаключенные, поэтому всегда было с кем общаться. Наша камера была обеспечена вкусной и свежей едой из передач. Всегда была подборка классных книг, потому что в камере был человек, который разбирался в этом. Учитывая, что до задержания, я работала просто без выходных, иногда не уезжая даже с работы, для меня это было как отдых. У сотрудников, видимо, не было запроса, чтобы делать что-то плохое со мной, поэтому ко мне были лояльными. Но, подчеркну, что это моя личная история, потому что встречалось, что они к другим заключенным относились так, как не должны были. Я тогда прям задумалась, что-то хорошо сижу — не бывает так, в чём же подвох? И когда мне дали три года колонии — я всё поняла".
В суде Ленинского района судья Анастасия Ачалова назначила девушке максимальные три года по ст. 342 Уголовного кодекса. Яна вспоминает, что признала вину и не отрицала своё участие во всех Маршах:
"Я сделала всё, что мне советовал следователь и адвокат. С самого начала я показала следователю на календарике, в каких воскресных Маршах я участвовала. Я даже на дворовые протесты не ходила — ничего особенного. Я не знаю, почему мне назначили три года. Я адвокату говорила, что буду просить "домашнюю химию", потому что мне на работу надо, но, как чувствовала, что-то не пройдёт...".
"Ты что такое сделала там, наверное, автобус сожгла?"
Гомельское СИЗО, куда Яну поместили перед этапом в колонию, она называет одним из самых жестких мест:
"Там сотрудники спрашивали, есть ли у меня штраф. А у нас же были огромные солидарные штрафы за участие в акциях протеста. И когда я сотрудникам называла сумму, то начинали причитать: "Это же что надо было сделать такое?" И пока тебя ведут в камеру по коридору, слушаешь их монолог. На "Володарке" даже не спрашивали такие вещи — всем всё было понятно. А сотрудники гомельского СИЗО удивлялись: "Ты что такое сделала там, наверное, автобус сожгла?" Это люди, которые, наверное, поверили пропаганде из телевизора и реально даже не допускали мысли, что в реальности всё иначе. Конечно, по сроку и по выставленному иску можно подумать, что я одна весь транспорт Минска остановила.
В гомельском СИЗО ещё, например, было сложнее с передачами, чем на "Володарке". Например, они не хотели передавать крем для умывания для лица, потому что не обычный крем для лица и "написано не по-русски". Но в заключении, такие моменты влияют на твоё состояние... В гомельском СИЗО сотрудники больше стараются исполнить этот режим".
"В колонии общаешься уже не с обезличенной репрессивной машиной, а с одушевленными винтиками этой системы"
- Яна после освобождения
В женскую колонию № 4 Яна попала в июле 2022 года. Девушка отмечает, что это была "вторая волна" политзаключённых там, поэтому она могла отследить, как с появлением осужденных по политическим статьям там ужесточаются условия:
"Когда я попала в колонию, и поняла, что там жопа, то старалась прожить свою жизнь так, чтобы выйти с наименьшими потерями для себя и вытянуть максимум из времени, которое я там буду находиться. Я в жизни не шила, поэтому решила научиться делать это хорошо. Чтобы иметь какой-то голос, как и в любом коллективе, ты должен что-то из себя представлять. В колонии наоборот: если ты уже сразу имеешь какой-то статус, как-то по-умному разговариваешь, одежда лучше или еды больше, то тебе там завидуют. Я решила в колонии сделать, чтобы ко мне там относились так, как я привыкла на свободе. На работе меня ценили, потому что я хороший специалист, несмотря на мои опоздания, резкие слова и действия. Я хотела стать такой же специалисткой на швейной фабрике, но этому почти все пути были закрыты. Так, у политических закрыты разнарядки. Но при этом у меня вроде всё получилось. Я объясняла другим девочкам, как и что шить".
Яна сравнивает репрессивный опыт, который ей пришлось пережить, с "бездушной машиной":
"Тебя кидают от следователя к прокурору и судье. От них — в апелляционный суд, в которой тебя даже не вызывают. Но, когда ты попадаешь в колонию, где на этапе ты не одна, а вас — сто, то видишь уже людей в ней. Там ты уже общаешься не с обезличенной репрессивной машиной, а с одушевленными винтиками этой системы. Нужно было сбалансировать, чтобы и администрация к тебе вопросов не имела, и коллектив ты не раздражала. Для меня лично также важно было поступать так, чтобы потом не стыдно было себе в глаза смотреть. Есть вещи, которые даже там, не стоит делать. Никогда сделки с совестью хорошо не заканчиваются. Это же вопрос баланса: где-то ты можешь наступить себе на горло и подумать на пару шагов вперед, а где-то лучше огребать, но оставаться человеком. В таком случае у тебя есть шанс более-менее адекватно провести там время".
На швейной фабрике, по словам Яны, женщины шьют форму для силовых структур и внутренних войск, в которой ходят также сотрудники колоний, заказы для государственных учреждений.
"Фабрика — старая. Если указать на что-то, что не работает, они даже пытаются что-то сделать. Меня сразу посадили на машинку, которая не работала. Механик не смог её починить, поэтому меня пересадили на другую машинку, которая оказалась даже лучше. На ней я шила до конца срока".
Яна уточняет, что полученные на фабрике деньги тяжело назвать зарплатой, потому что со всеми вычетами в колонии можно было в месяц получить только 15-20 рублей.
"Мне могли переводить деньги, поэтому я не особо смотрела в свой расчетник. Мне уже было просто смешно от того, что за шесть дней в неделю на фабрике я получаю эти копейки. Но у меня не было цели заработать деньги, мне нужно было что-то делать. Это ведь все равно какой-никакой навык".
"Чем ты лучше в колонии — тем ты хуже"
- Яна после освобождения
Бывшая политзаключённая называет гомельскую колонию серией "Черного зеркала", где присутствует тотальный контроль, абсурдность происходящего и искажённая реальность, в которой оказались заключённые. В колонии действуют жёсткие, порой нелогичные правила, жизнь там подчинена строгому распорядку, а любое проявление индивидуальности или несогласия подавляется.
"Жёлтой категории" сразу говорят, что будут долбать за всё, что угодно. И, естественно, мы ничего не делали из того, что нельзя, потому что не хотели не себе проблем, ни другим. То есть, если нас поместили в условия, где мы страдаем чуть больше, то мы готовы это нести, хоть бы не страдали от нас все остальные. В моём отряде была коллективная ответственность. Например, когда сидишь пьёшь чай с девочками-"экстремистками", то нужно сидеть так, чтобы ни у кого даже мыслей не возникло, что мы какой-то шоколадкой можем обменяться. В колонии всегда присутствует ощущение взгляда в спину — там все агенты, все стучат. И, когда поставили камеры в нашем отряде, то, с одной стороны, было даже облегчение, чтобы другие заключённые не могли ложно донести на тебя. Их можно было использовать для своей безопасности. Я специально садилась перед камерами, чтобы меня было хорошо видно. Вообще лучший комплимент на зоне — это когда на тебя не обращают внимания. Это перевёрнутый мир, это серия "Черного зеркала", это "Алиса в Зазеркалье", которая не поймёшь, куда упала. Чем ты лучше в колонии — тем ты хуже. Чем больше ты могла на свободе — тем меньше можешь тут. Если на воли ценится твоя индивидуальность и твои отличия, то тут наоборот. Там нужно сровнять себя с травой, грубо говоря. Нужно стать настолько кругленьким, чтобы не за что было зацепиться. Это реальность той тюрьмы, в которой я была".
"В колонии всегда присутствует ощущение взгляда в спину: там все агенты, все стучат"
- Рисунок, который Яна нарисовала в заключении
"Зона — отрыжка советской идеологии, где человек человеку волк и главное. Там культивируется тема разобщения и сломать человека. Там ничего нельзя делать в открытую. Любое такое твоё действие будет расцениваться, как действие наперекор администрации. Я не могу сказать, что каждый случай, когда кто-то заступается за кого-то, имел последствия, но всё запоминается и стараются вас с этим человеком рассорить. Там не любят друзей. Когда тебя в колонии спрашивают, с кем ты дружишь, нужно отвечать: "На зоне друзей нет". Но там все равно знают, с кем общаешься. Если оперу нужно, то он будет знать твой каждый шаг — все донесут. В колонии всегда присутствует ощущение взгляда в спину: там все агенты, все стучат. Но нужно правильно отвечать и быть экстрасенсом, чтобы заранее знать, где может вылезти проблема. Чем быстрее ты начнешь понимать зону с её законами, тем быстрее там адаптируешься. Я старалась рассматривать свой опыт как квест или компьютерную игру. Но иногда там бывает, что накрывает дикая депрессия или падаешь в эмоциональную яму, когда не знаешь, где взять силы, чтобы сделать шаг. Всё остальное время там есть, чем загрузить мозги. Например, продумывать сценарии и алгоритмы: "Что будет, если..."
Видеокамеры наружного наблюдения в отряде, где содержалась Яна, установили весной 2024 года. При этом в некоторых отрядах и других местах колонии камеры уже были установлены.
Но при этом Яна отмечает, что для нее даже было плюсом, что с "жёлтой категорией" не хотят или опасаются общаться другие заключённые:
"Я не хотела с ними общаться. Я хотела читать книжки — мне больше ничего не нужно было.
В колонии я читала Солженицына, и у меня был 5D-кинотеатр с таким погружением... Я не знаю, зачем его читать на свободе, потому что ты ничего не поймешь. Когда попадёшь в белорусскую тюрьму, то поймёшь, про что писал Солженицын. За столько лет изменились только декорации, а система та же".
Бывшая политзаключённая вспоминает, что в 2024 года из из библиотеки колонии начали изымать литературу на иностранном языке. Кроме этого, изымали "неправильную литературу, среди которой — "Архипелаг ГУЛАГ".
"Ты смотришь, как жизнь, которую ты строила, рассыпается"
- Рисунок, который Яна нарисовала в заключении
Из самого сложного в заключении Яна называет отсутствие свободы действий и то, что нельзя ни на что повлиять:
"Ты просто смотришь, как жизнь, которую ты строила, тихо рассыпается. Всё время, которое я там была, я могла заниматься чем-то полезным, а не портить здоровье и шатать свою менталку. Там ты узнаешь, что кто-то уехал, кто-то уволился, кто-то из пациентов умер. Вот как-то всё идёт-идёт, а ты ничего с этим сделать не можешь. Мне как человеку деятельному, это, наверное, было самое сложное.
Но при всей трагичности произошедшего, в заключении я встретила столько интересных, образованных и интеллигентных людей. На свободе я с ними познакомилась бы, если бы они ко мне только привели собаку или кошку на приём. А в таких условиях сразу видно, кто есть кто. Я не знаю, о чем думали белорусские спецслужбы, когда засунули нас всех на зону, чтобы мы все перезнакомились".
"Были отряды, где завхозы из штанов готовы были выпрыгнуть, чтобы угодить администрации"
Рассказывая про условия содержания, Яна отмечает, что каждый отряд в колонии — своё отдельное государство со своими правилами:
"В нашем отряде политическим запретили ходить в спортзал, при этом, в других — можно было. Письма отдавали только от близких родственников, вписанных в личные дела. Включённым в "список террористов" запрещены денежные переводы — и это большая проблема. Они не могут даже на фабрике заработать.
В колонии существуют "Инвентарные списки" — там те, кто плохо работает на швейке. Например, могли привлечь к разгрузке овощей или перенести кирпичи. В нашем отряде не тягали принципиально политзаключённых к таким работам. Но были отряды, где завхозы из штанов готовы были выпрыгнуть, чтобы угодить администрации, отправляли женщин с жёлтыми бирками всюду. Также много в отряде зависит от актива — женщин, которые выполняют административные функции, и сотрудничают с администрацией".
"То же самое, что по телику, только это им самим не нужно"
В колонии, как вспоминает Яна, заключённых водили смотреть пропагандистские программы:
"Также водили в клуб на лекции про патриотизм. Вообще я не могу сказать, что в колонии сильно обращали внимание на идеологическое воспитание. Все делалось только по нормам просмотра телепередач, посещения в клубе мероприятий, рисования настенных газет.
Заключённым обязательно нужно было выписывать газету "Трудовой путь", которая издаётся совместно с МВД. В ней рассказывают про жизнь в колониях, про разные конкурсы. То есть то же самое, что по телику, только это им самим не нужно".
Яна рассказывает, что ей самой напрямую не предлагали сниматься в пропагандистских фильмах, но в июле-августе 2023 года вызывали и спрашивали про готовность написать помилование, политзаключённая сказала:
"Готова, но не в каких пропагандистских фильмах для телевизора я сниматься не буду. На это мне сказали: "Вы что!? Никто никого никогда ни в каких фильмах не заставляет сниматься! Это чисто ваше желание!" Я стою и думаю: "Ну да, конечно..."
Но девушке так и не предложили выйти по помилованию. Как она отмечает, такие предложения поступают не всем политзаключённым.
"Дышать стало тяжелее"
- Справка об освобождении Яны
Яна отмечает, что за её время нахождения в колонии, условия ужесточились:
"Запретов стало больше — дышать стало тяжелее. И эти запреты, по итогу, касаются всех. До 2020-го в колонии была своя система, потом туда заезжают первые политзаключённые, которых нужно наказывать. Для "жёлтых категорий" меняют всю систему".
Помощь ветеринарному врачу после 3 лет тюрьмы вернуться в профессию
Хочу пожелать всего наилучшего вам и здоровья вашим питомцам!
